Идеалисты
Шрифт:
В это время в окне первого этажа блеснула лысина, и вместе с ней блеснула мысль: "Какая огромная стартовая площадка у мыслей, заключенных в эту голову!". Говорят, все лысые наделены необычайным умом. Однако в нижней части головы, стоило ей немного приблизится к окну, оказались настолько густые волосы, что вторая мысль: "Возможно, эту голову в молодости чем-то очень сильно ударили, и она, потеряв точку опоры, перевернулась, как в тире, на 180 градусов", – затмила первую.
– Где этот Девочкин? Где этот безобразный Девочкин? – пропищал лысый писклявым голосом. – Почему его подушка в моем кабинете? И что она тут, извините, делает?
Максим Девочкин поморщился, вылез из под одеяла и побрел разыскивать ботинок, который ночью улетел в мышь. Потом он приступил к розыску других вещей, потом занялся самосозерцанием, потом – творчеством, и, наконец, художественной самодеятельностью.
Максим Девочкин не имел своего угла, и было это для него камнем преткновения. Отсюда он черпал свое вдохновение, этим ограничивался его кругозор. За что и был неоднократно бит. Но он не мог наступить на горло своей собственной песне, не мог и, как честный художник, не желал. Поэтому он с гордостью сносил критику и тоже страдал за идею.
На дворе стояла весна, на пеньке сидела Варвара Петровна, рядом с ней – Семен Петрович. В платочках под гармошку пары гуляли под березками.
– Варвара Петровна, я давно хотел вас просить об одном очень странном одолжении, да все никак не выпадала подходящая минута.
– О каком, Семен Петрович?
– Можно вас поцеловать?
– Семен Петрович… – в глазах Варвары Петровны сверкнули искры поруганного достоинства. – Да как вы…
– Простите… я не хотел… то есть хотел… то есть я хотел сказать, что не хотел… Только чтоб на производстве не знали… Простите меня за столь дерзкий поступок! – и он чмокнул ее в подбородок.
Варвара Петровна, словно ветер, кинулась к реке, где никого не было. Семен Петрович кинулся в другую сторону.
Возле реки она остановилась и заревела.
Каждый мужчина носит определенное отношение к женщине, и каждая женщина принимает правила каждого мужчины.
После просмотра хроники в честь приближающегося юбилея, братья Рвоткины пили "бормотуху" в своей лесной сторожке. Трое из них были высокого роста, крепкого телосложения, один – маленький и смешной. Однако на экране, где братья Рвоткины с механическими пилами через плечо двигались на фоне круглых процентов плана, маленький казался выше и удалее всех, – оттого что шагал по бревну и в каске набекрень.
Когда распахнулась дверь в сторожку, братья Рвоткины разливали очередную порцию "бормотухи". Завидев Варвару Петровну, они медленно приподнялись. Один из них, не желая делиться "бормотухой", загородил ту своим телом.
В глазах Вареньки сверкнули те же искры, что и во время разговора с Семеном Петровичем, но читались они теперь уже так, словно вспыхнуло в душе тайное желание, которое невозможно залить уже ни робким бормотанием, ни даже "бормотухой".
Где-то приблизительно в это же время, в этот же день, а, может, в эту же самую минуту, вышел Указ, предписывающий всех людей, занимающихся творчеством, переселить в хорошие жилищные условия, чтобы те могли воспевать существующую действительность, не стесняясь этого. Но, или на всех не хватило хороших условий, или посчитали, что наш герой еще не занимается творчеством, или еще что, но только поселили Максима Девочкина для начала в коммуналку.
Разложив вещи, подставив таз под капающую с потолка воду, Максим Девочкин сел огорчаться. И тут под руки ему попалась газета, которую по своей забывчивости, во время осмотра комнаты, прежде чем вселить сюда героя, оставил автор. А в газете – строка: "Каждой семье отдельную квартиру к 2000 году" – Максим Девочкин застонал и чуть не потерял сознание. Потом он схватился за голову. Потом – успокоился. И даже обрадовался. Он вспомнил, что истинный художник должен страдать. А поскольку он художник истинный, то ему, как, впрочем, и автору, успевшему уже к этому времени умыкнуть газету, не нужна квартира.
Привыкая к новому предмету своего страдания, Максим Девочкин проголодался (перейдем от лирического вступления к физическим действиям) и отправился на кухню в надежде сготовить суп.
На кухне висело пять лампочек, включавшихся отдельно из каждой комнаты. Хозяйки, с первого мгновения отнесшиеся к новому жителю враждебно, вышли по отдельности каждая из кухни, выключив каждая свою лампочку. Раздался настолько нечеловеческий крик, что очертания трагически согнутого тела засветились в темноте от напряжения.
На следующий день Максим Девочкин вышел на кухню с горящей свечей. Пронеся ее так, словно вокруг совершенно темно, он поставил свечу у плиты. Пламя колыхнулось и расцвело вместе с улыбкой Максима Девочкина. Он бы так и наслаждался этой своей находкой, если бы не почувствовал пристальный взгляд окружающих. А, как любая артистическая натура, он всегда, когда чувствовал на себе пристальный взгляд окружающих, хотел страдать. Он на мгновение задержал взгляд на свече, давшей еще одну блистательную мысль, потом с полным безысходством и трагизмом, но, как и подобает в подобные минуты, без колебаний, вышел из кухни, оставив дверь открытой.
Чердак являл собой ярмарку тщеславий. Старые кастрюли, тазы, банки, корыта в огромном количестве заполняли пространство, соревнуясь друг с другом в собирании капель. "Кап, кап…" Как?! Капельки, всегда настолько впечатлительные, что полностью отражают в себе окружающий мир, падали в первую попавшуюся посуду.
Несколько мгновений потребовалось на то, чтобы освоиться в полумраке, и Максим Девочкин двинулся к бельевой веревке. Он уже принялся отвязывать веревку и даже, наверное бы, отвязал, если б не… Она стояла у единственного окна на чердаке, там, где светило солнце, плавилось небо, и летали голуби! Теперь уже Максим Девочкин ничего не играл. Он просто обо всем забыл. И пусть это длилось мгновение, но мгновение это было великим!
Почувствовав на себе взгляд, она повернулась. О, как ей шел голубой небесный цвет! На глазах ее блестели слезы. Она сделала шаг к окну, и Максим Девочкин бросился, чтоб ее удержать.
Девушка была из "бывших" и поэтому у нее не было будущего. Она это знала, знала, что ей сейчас место на свалке истории, знала так же и то, что бывает с людьми, оказывающими поддержку таким как она. Поэтому поддержку таким никто сейчас и не оказывал. Но она не знала Максима Девочкина! Не знала, что он, в отличие от Семена Петровича, поступает решительно и вопреки всякому общественному мнению, не знала… Впрочем, сколько она еще не знала! И потому девушка уже сидит в комнате своего спасителя и, жадно жуя кусок хлеба, слушает его речь.