Идеальная ложь
Шрифт:
— За время своей службы ты насмотришься на самые разные паскудства, — сказал Эллис. — Но при этом после окончания рабочего дня ты как ни в чем не бывало должен вернуться домой, сесть с семьей ужинать, разговаривать с родными о всяких пустяках, смотреть кино. Вести себя совершенно обычно. Только так можно остаться нормальным.
Вести себя совершенно обычно.
Я прокручиваю в голове совет Эллиса, пока заселяюсь в возмутительно дорогой отель в Пачоге. Там остался один-единственный незанятый номер, и мне еще повезло, что его удалось отхватить. Туристический сезон,
По пути к гостинице воспоминаю — и гоню прочь эти воспоминания, — как мы в прошлом месяце проезжали мимо и Дэнни сказал, что, может, сделает мне подарок и снимет тут номер на мой день рождения.
У меня день рождения в августе.
Интересно, в тот момент он уже собирался покончить с собой?
Номер просторный, двухкомнатный, на каждой из подушек по шоколадке в форме розы, на столе бутылки с водой и корзина фруктов — подарок от отеля, а на огромном плоском телевизионном экране, когда я вхожу, вспыхивает надпись: «Добро пожаловать, Эрин!»
Я сажусь на пол у изножья кровати, беру в руки телефон и набираю номер.
Выдавив из себя в трубку ужасные слова, несущие горе и потрясение как родственникам Дэнни, так и моим родным, я залезаю на широченную кровать и сворачиваюсь калачиком. На мне все еще футболка покойного мужа.
Закрываю глаза и вижу его лицо.
Выражение его лица.
Он не то чтобы хочет попросить прощения или испытывает чувство вины.
Когда Дэнни направился к балкону, он выглядел словно человек, совершивший нечто дурное, очень-очень дурное.
Но из-за чего мой муж мог испытывать настолько сильное чувство вины?
Гарвард
Декабрь 2016
Прошлым вечером часов в десять компания в общаге прошла ту самую точку, когда Элли могла утащить в укромное местечко несколько бочонков, которые еще не успели открыть, и оставить их на следующий раз.
Прошли и прошли, вернуться к той точке уже не представлялось возможным. Именно Элли распечатала последний бочонок и огласила правила очередной игры, которая должна была показать, кто из выпивох самый крепкий. В этой игре Элли собиралась взять верх.
Что ж, по крайней мере у нее хватило мозгов первым делом отобрать у всех телефоны.
Когда Элли устраивала вечеринки в общаге, у нее имелось одно простое правило: никаких дурацких фоток по пьяни, которые сдуру можно выложить в социальные сети — стыда потом не оберешься.
У куратора в Гарварде имелось несколько очень серьезных и ответственных обязанностей.
Кураторы должны были помогать студентам освоиться в университете и помогать им советом в учебе, в житейских неурядицах, наставлять их на путь истинный, следить за соблюдением правил внутреннего распорядка, ну и, само собой, за дисциплиной.
С парнями кураторам было гораздо тяжелее. Ребята, приезжая в университет, рассчитывали на вольную жизнь и не желали мириться с тем, что их свободу станут ограничивать. С девушками все оказывалось гораздо проще — достаточно было следить за тем, чтоб они не попали в беду и не забывали об учебе.
Куратор — работа тяжелая, особенно если сам почти наравне со студентами грызешь гранит науки. И не только, словно цербер, заставляешь их учиться, но и помогаешь отдыхать и развлекаться. Коньком Элли были общажные тусовки. Положа руку на сердце, надо сказать, что они приобрели бешенную популярность, и Элли даже пришлось ограничить количество друзей, которых могла приводить с собой каждая из девушек. С архитектурной точки зрения Кеннед и-Холл был не самым красивым общежитием Гарварда. Он представлял собой скучное строгое здание из красного кирпича. Однако благодаря усилиям Элли и еще нескольких кураторов студенты младших курсов посещали его куда чаще лекций.
Впрочем, за все приходится платить, и популярность — не исключение. Элли тратила столько времени на организацию досуга студентов, что практически перестала уделять внимание личной жизни. Парень ее уже работал на полную ставку, совсем как взрослый, и виделись они редко, отчего их отношения, крепкие и способные в перспективе привести к свадьбе, сильно страдали.
У вечеринок был еще один неприятный аспект — неизбежное похмелье.
Тем декабрьским утром Элли мучилась и страдала, расплачиваясь за веселье и непомерные возлияния предыдущего вечера. Состояние ее нисколько не улучшил звонок профессора Бэйрена, доцента кафедры английской филологии. Профессору шел сорок третий год, и он занимался изучением английской литературы VII–XVII вв.
— Мисс Саммерс, я уже утратил всякую надежду до вас дозвониться, — растягивая слова, произнес профессор, покуда Элли терла глаза и пыталась понять, является ли дичайшая головная боль, терзавшая ее, похмельем или симптомом агрессивной опухоли головного мозга.
— Про… простите… профессор Бэйрен… я была… в душе… — просипела Элли, изо всех сил стараясь, чтобы ее голос звучал так, словно она давно уже встала.
— В половину девятого утра? Я-то полагал, что вы уже в библиотеке. Как продвигается ваша кандидатская?
Элли стиснула челюсти. Ей повезло. Профессор Баран, а именно так его называли все студенты, никогда ничего у нее не вел, и курсовыми не руководил, но при этом всякий раз, общаясь с ней, считал своим долгом полюбопытствовать о кандидатской, с которой все было достаточно грустно. Научная руководительница Элли посоветовала ей не обращать на Барана внимания. Профессор Эйкен полагала, что профессор Бэйрен завидует выбору темы: «Ничто не ново под луной. Детективная литература: проблематика жанрового многообразия».
Элли сама толком не могла сказать, действительно ли Бэйрен завидует этой теме или просто, будучи консерватором, презрительно относится к работе аспирантки, решившей специализироваться на исследовании детективной литературы, которая, с его точки зрения, достойна лишь статьи в три строчки в толковом словаре.
Я вчера засиделась допоздна над книгами, — выдавила из себя Элли. — Спала всего несколько часов.
На том конце Баран фыркнул, и Элли возмутилась: профессор никак не мог знать, что она солгала.