Шрифт:
Annotation
В местах заключения действуют свои порядки и законы. Когда Двадцать Седьмой рассказывал об погубленных жизнях и делился кровавыми подробностями, у всех это вызывало чувство страха и восхищения. У всех, кроме одного человека. Тот кто не боялся, совершил ошибку показав свое призрение. И теперь он заплатит за такую дерзость. Это лишь вопрос времени. В завершении своей жизни он просит выполнить последнее желание. Эту ночь он захотел провести за готовкой еды, на кухне инфекционного блока. Только запах молока и базилика, скворчание масла и белоснежность теста смогут подарить немного спокойствия и гармонии перед тем как его душа отправиться в рай.
Агустина Бастеррика
Агустина Бастеррика
Идеальная симметрия
Agustina Bazterrica — Perfect Symmetry
https://vk.com/litskit
Перевод выполнен исключительно в ознакомительных целях и без извлечения экономической выгоды. Все права на произведение принадлежат владельцам авторских прав и их представителям.
* * *
Он передвинул сито. Мука посыпалась на желтки, окрашивая желтую жидкость в белый цвет. Он не стал приводить очевидные аналогии со снегом, холодом и свободой, а сосредоточился на круговом движении сита. Пятна покрывали желтую поверхность с четким ритмом. Он улыбнулся. Затем он взял стеклянный кувшин и налил в него немного холодного молока. Когда он взбивал жидкость, желтый цвет исчез в белой муке и молоке. В толще муки образовалось легкое тесто. Молоко пахнет хрупко, подумал он, и это слово удивило его. Он поднял кувшин и поднес его к носу. Несколько секунд он вдыхал запах, но не мог его удержать и определить, сладкий он, горький или смешанный. Это потому что холодно, подумал он, свежесть и холод рассеивает запахи, заключает их в себе.
Он подошел к холодильнику и с трудом открыл дверцу, от резкого движения молоко вылилось из кувшина. Он посмотрел на белые капли на черном полу и подумал, что может различить китайский рисунок, дракона. Он был не совсем точен, но вот он, с крыльями и белым огнем, вырывающимся из открытой пасти. Он оставил кувшин в холодильнике. В ту ночь они убили его.
Он достал из холодильника три яйца и толкнул дверцу локтем. Только вот толкнул он ее недостаточно сильно, и она распахнулась обратно. Он подошел к прилавку и положил яйца в неглубокую тарелку, затем вернулся за маслом. Он подумал, что убрал его, но увидел его на деревянной столешнице. Его пальцы оставили отпечаток на упаковке. На улице было жарко, и прохладный воздух холодильника не успел достаточно затвердеть. Мягкое сливочное масло казалось ему неестественным. Он понимал, что это нелогично, ведь сливочное масло от природы мягкое, но его жирная консистенция, с которой трудно обращаться, беспокоила его. Ему нужны были маленькие прямоугольники, вертикальный, расчетливый срез, который давало холодное масло. Он вернулся к холодильнику и захлопнул дверцу. Он поискал дракона на полу. На секунду ему показалось, что он видит коготь, скользящий по стоку, но дракона там не было, он превратился в грязную лужицу. Он подошел к прилавку, взял яйца и одно за другим опустил их в кастрюлю с кипящей водой.
Двадцать седьмой пометил его. Он так и не узнал, когда и как, но знал, что этот человек придет его убить. Он понял, что возникла проблема, когда никто не позволил ему сесть за общий стол. Все стало ясно, когда с ним перестали разговаривать. Когда охранники перестали его проклинать, он понял, что дело проиграно и дни сочтены.
Он добавил немного масла на горячую сковороду — ложкой. Нож казался неуместным, учитывая отсутствие твердой консистенции масла. Он двигал сковороду круговыми движениями, пока масло не покрыло поверхность. Другой ложкой, побольше, он добавил полужидкую смесь, состоящую из яичных желтков, молока и муки. Он накрыл сковороду этим тестом так, чтобы получился идеальный белый круг. Подождал, и когда верх потемнел, образовав блинчик, подвигал сковороду так, чтобы она отцепилась, перевернулась в воздухе и приземлилась на то же место. Когда блинчик был готов, он переложил его на тарелку. Взяв ложку, он повторил процедуру с другой порцией теста. Когда блинчик после безупречного полета приземлился на сковороду, он улыбнулся.
Двадцать седьмой был безжалостен. С того самого дня, как он был отмечен этим человеком, с ним обращались как с чужаком, как с чем-то не имеющим ценности. Он не возражал против того, чтобы его игнорировали; он предпочитал тишину. Но с чем он не мог смириться, так это с тем, что Двадцать седьмой наложил ограничения на единственное пространство, где он испытывал благополучие и удовольствие. Запрет на вход на кухню был открытым и жестоким объявлением войны. Именно поэтому он не удивился тому, как легко удалось добиться перевода в палату, где содержались зараженные. Охранники всегда давали тем, кто был отмечен Двадцать седьмым, последнее желание. Это было негласное правило, которое все знали и соблюдали. Он не просил о переводе, чтобы сбежать, так как знал, что на Двадцать Седьмого не распространяются ограничения.
Он нарезал ветчину треугольниками, закруглив одну сторону так, чтобы она совпадала с круглым краем крепа. Нож был острым, это облегчало работу. Надо было использовать пластиковый нож, но охранник понимал, что это неважно. Если что, многие из них будут праздновать его убийство Двадцать седьмого, если ему это удастся, поэтому охранник спрятал для него острый нож. Он положил треугольники ветчины на блинчик, затем достал из кипятка яйца и очистил их.
Он потратил на эту ночь все. Накануне он отдал охраннику три книги на продажу, немного денег и последние сигареты, чтобы купить необходимые для приготовления блюда ингредиенты. Ему хотелось бы приготовить еще одно блюдо, более сложное, но он знал, что ему повезло. Охранник сжалился над ним и достал несколько вещей, самое необходимое. Их было достаточно, чтобы приготовить приличное блюдо. На эти деньги я мог бы купить тебе дешевую девушку, что-нибудь получше того дерьма, которое ты просишь. Так сказал ему охранник, увидев список ингредиентов. Он ничего не ответил. Он знал, что ни одна женщина не стоит дешево и что любое блюдо может быть вкусным. Секрет был в особенностях, которые делали их уникальными. Охранник посмотрел на него с недоуменным отвращением, но принес то, что было в списке.
Ему показалось, что он увидел тень. Он ждал, насторожившись, несколько секунд. Но ничего не происходило.
Он попросил перевести его в палату для инфицированных, чтобы иметь возможность готовить. Он должен был сделать это ночью, пока все спят. Он должен был делать это с точностью. Он хотел иметь доступ к пространству, где он мог бы побыть один, к свободе, которую давала тишина. Они позволили ему делать то, что он хотел, без ограничений. Им нужен был результат: смерть или триумф. Оба варианта были приемлемы.
Фаршированные треугольники были готовы. Он положил их на сковороду с горячим маслом. Прозрачность масла удивила его, как и возможность внимательно наблюдать за процессом приготовления. Когда он слышал звук раскаленного масла, ему всегда казалось, что он находится в присутствии живого существа. Он не пугал его, а завораживал. Он думал, что масло на огне превращается в существо, в то, что, скорее всего, никогда не умрет, а просто научится прятаться и ждать. Он пошел за листьями базилика, чтобы помыть их. Сначала он понюхал их, и запах его порадовал. Ощущение было простым и мимолетным. Он вспомнил, что аромат корицы оказывал на него такое же действие. Он был равнодушен к ее вкусу, но ее запах, ее аромат мог перевернуть его утро, его настроение. Он включил кран и один за другим подставил листья под струю холодной воды. Тщательно промывая каждый лист, он внимательно рассматривал его структуру. Чистый, компактный цвет верхней части контрастировал с хрупкостью серовато-зеленой нижней части. Он гадал, осталась ли в них жизнь, чувствуют ли они, как он медленно, осторожно моет их пальцами. Под водой зеленый цвет усилился, и он подумал, что это может быть правдой, что листья могут чувствовать.
Смерть была для Двадцать седьмого развлечением. Ему нравилось убивать. Он хвастался тем, что был бесшумен и нападал, когда этого меньше всего ожидали. Как настоящая смерть, говорил он. Ужас, который испытывали его жертвы, затуманивал понимание и ясность, необходимые для осознания того, что тактика Двадцать седьмого была элементарной, примитивной. И именно этот ужас, который Двадцать седьмой культивировал и усиливал, делал его эффективным. Ему доставляло удовольствие, бесконечное удовольствие, знать, что другие боятся его, что они пытаются сбежать, что они готовы на все, лишь бы их отпустили. Он знал, что Двадцать седьмой не смог справиться с его отсутствием реакции, с тем, что он не боялся этого головореза. И он знал, что по этой причине нападение будет спланированным, четким и жестоким. Надо поддерживать свой авторитет.