Идеальная жизнь
Шрифт:
Стояло лето 1975 года, и они с Коннором лежали на спине на плавучем доке, упираясь пальцами ног в грубое дерево, проверяя на спор, кто дольше сможет смотреть на слепящее солнце.
— Ты жульничаешь, — сказала она. — Я вижу, как ты щуришься, когда думаешь, что я не замечаю.
— Я не жульничаю! — негодовал Коннор. — Просто по-другому ты выиграть не можешь.
Ей было двенадцать, рядом был лучший друг, и стоял один из тех совершенно великолепных дней на озере Мусхед, которые тянутся так медленно, словно замерли на фотографии, а потом раз — и день уже
— Боже! — воскликнула она. — Я ослепла!
— Я тоже, — признался Коннор. — Перед глазами только чернота.
— Мир?
— Мир.
Касси садится, ощупью находит свою удочку, потом удочку Коннора и наконец его тощее запястье. Тянет его за руку, пока он тоже не садится.
Сколько Касси себя помнит, она всегда знала Коннора. Он жил в соседнем доме, его отец работал в рыбном магазине в городе. Они воровали горячее печенье «ушки» из булочной ее родителей; со второго класса сидели за одной партой и вместе учились ходить на старой, помятой лодке «Санфиш», которую купили на совместно заработанные разноской газет деньги. Они поклялись в будущем пожениться, ведь каждый думал, что, за исключением другого, противоположный пол — полный отстой. Они часто обсуждали возможный побег к канадской границе, просто чтобы удостовериться, что способны на отчаянный поступок. Их родители говорили, что они — две стороны одной монеты, неразлучные, как две половинки одного целого. Касси очень нравилась эта мысль. Она сразу вспоминала иллюстрацию в учебнике биологии — рака-отшельника, на котором живет актиния. У последней на спине у рака возрастали шансы найти еду, а рак в лице актинии с ее жалом и окраской получал прекрасную защиту. В одиночку они рисковали. Вместе у них было намного больше шансов выжить.
Коннор вскочил на ноги.
— Хочешь порыбачить?
— Опять? — протянула Касси. — Нет.
— Хочешь назад наперегонки?
Он махнул рукой в сторону серебристой полоски пляжа.
— А удочки?
Коннор присел.
— Я мог бы научить тебя прыгать ногами вниз.
На секунду у Касси загорелись глаза — когда речь заходила о нырянии, Коннору не было равных. Он пару раз пытался и ее научить, но она оказалась не слишком способной ученицей. Но все же речь шла о прыжках ногами вниз.
— Хорошо, — согласилась она. — Что мне делать?
Коннор поставил ее рядом с собой на плавучем доке так, чтобы оба оказались спиной к воде, балансируя на самом краю. Потом он согнул ноги в коленях и совершил идеальный нырок, разрезав воду руками прежде, чем его тело последовало за ними, как серебряное лезвие ножа, и вынырнул рядом с доком.
— Теперь ты.
Касси затаила дыхание. Немного пригнулась, подпрыгнула и поскользнулась на мокром доке. Единственное, что ей запомнилось, — ужасный грохот от удара головой, которой она стукнулась обо что-то твердое.
Она потеряла сознание, но Коннор был уже в воде, обхватил ее и брассом поплыл к берегу. Он вытащил ее на песок. Пятки Касси оставляли на нем темные влажные борозды.
Когда она открыла глаза, что-то загораживало ей солнце, что-то черное и устрашающих размеров. Она потерла затылок.
Коннор не сводил с нее взгляда, словно она восстала из мертвых, а не просто на пару минут потеряла сознание.
— Ты как? — тревожился он. — Ты узнаешь меня?
Касси не смогла сдержаться и фыркнула. Как будто она могла забыть Коннора!
— Да, — ответила она. — Ты моя вторая половинка.
Коннор пристально разглядывал ее. Он так побледнел, что она поняла, насколько его напугала. Минуту оба молчали. Коннор нарушил молчание первым.
— Идем приложим лед, — предложил он.
Они открыли дверь-ширму в дом Касси и, оставляя за собой мокрые следы и песок, прошли в кухню.
— Отличный был нырок, — бросила Касси через плечо, — в следующий раз, я думаю…
Она так резко остановилась в дверях, что Коннор врезался ей в спину, и она инстинктивно прижалась к нему. Ее мать валялась на полу в луже собственной рвоты.
Поджав губы, Касси опустилась с мокрой тряпкой рядом с мамой, вытерла ей щеку, рот и ворот блузки. Краем глаза она видела, что Коннор молча достал бутылку из-под джина, которая закатилась под батарею. Было всего три часа дня, и мама должна была быть в булочной. Наверное, опять поругались. А это означало, что неизвестно, когда ждать сегодня домой отца и ждать ли его вообще.
— Мама, — прошептала Касси, — мама, вставай.
Она просунула руку маме под шею и приподняла ее бесчувственное тело. Под пристальным взглядом стоящего у двери Коннора она протащила маму через гостиную, уложила на диван и укрыла легким одеялом.
— Касс! — Хриплый голос матери — копия Мэрилин Монро — был едва слышен. Она, не видя, протянула руку, пытаясь нащупать руку дочери. — Моя хорошая девочка.
Касси убрала мамину руку под одеяло и вернулась в кухню, гадая, сможет ли отыскать что-нибудь на ужин. Если у нее будет готов ужин, когда — если! — отец вернется домой, то он не рассердится, а если он не станет сердиться, то мама, скорее всего, больше не будет напиваться в стельку. Она все исправит.
В кухне Коннор выкладывал лед в полиэтиленовый пакет.
— Иди сюда, — велел он. — Не хватает только, чтобы у тебя распухла голова.
Она села на стул и позволила Коннору приложить пакет к изгибу шеи. И дело не в том, что Коннор раньше этого не видел, — он знал о ней все, но даже когда это случилось в первый раз, он просто предложил свою помощь, а потом молчал. Он не смотрел на нее лихорадочно блестящими глазами, что принято считать выражением сострадания.
Ледяная вода побежала между лопаток, и, несмотря на первую помощь, в голове застучала боль. Касси взглянула в окно на плавучий док, казавшийся таким далеким, — с трудом верилось, что они были там минуты три назад. Касси вздохнула: летний день был просто замечательным, но в любую минуту все могло пойти наперекосяк.
Она очнулась от того, что ей в икры вонзились прохладные шипы алоэ.
— Позже ты об этом пожалеешь, — предупредил Алекс. — Ты такая красная, что мне больно на тебя смотреть.
Касси отдернула ногу и попыталась перевернуться, чувствуя неловкость от интимных прикосновений Алекса. Она поморщилась от боли, когда попробовала встать на колени.
— Я не собиралась спать.
Алекс взглянул на часы.
— И я не собирался давать тебе спать до шести часов, — сказал он, — но после ухода Герба повис на телефоне.