Идиоты первыми
Шрифт:
— Это вам, — сказал Фидельман.
Зускинд даже не взглянул на монету, опуская ее в карман штанов. Носильщики ушли.
Странные у него повадки, у этого беженца: застыл, словно деревянный индеец у табачной лавки, но видно, что вот-вот готов сорваться с места.
— Я вижу — у вас есть багаж, — сказал Зускинд неопределенно, — так, может, в этом багаже найдется лишний костюмчик? Мне бы он пригодился.
Наконец-то все выложил, подумал Фидельман с неудовольствием, но сдержался.
— У меня есть одна-единственная смена, кроме того, что на мне. Вы очень ошибаетесь, мистер Зускинд. Я не богач. Больше того, я
Зускинд посмотрел на свои короткие, потертые и поношенные штаны:
— Сколько лет я не имел нового костюма. Когда я бежал из Германии, вся моя одежда развалилась на куски. И в один прекрасный день я очутился совсем голый.
— Разве тут нет благотворительных организаций, которые могли бы вам помочь? Наверно, здешняя еврейская община помогает беженцам.
— Так эти евреи дают мне то, что они хотят, а не то, что я хочу, — с горечью сказал Зускинд. — И что они мне предлагают — обратный билет в Израиль!
— Почему вы не соглашаетесь?
— Я вам уже сказал: тут мне свободнее.
— Свобода — понятие относительное.
— Вы мне еще будете объяснять про свободу!
Все-то он знает, подумал Фидельман.
— Хорошо, тут вам свободнее, — сказал он, — но как вы живете?
В ответ Зускинд только хрипло закашлялся.
Фидельман хотел было еще что-то сказать насчет свободы, но удержался. Боже мой, да он весь день не отвяжется, если не принять мер.
— Пожалуй, мне пора в отель, — сказал он, наклоняясь за чемоданом.
Зускинд тронул его за плечо, и, когда Фидельман нетерпеливо выпрямился, Зускинд сунул ему под нос те полдоллара, что он ему выдал.
— Мы на этом оба теряем деньги.
— То есть как это?
— Сегодня дают шестьсот двадцать три лиры за доллар, но за серебро дают всего пятьсот.
— Хорошо, дайте сюда, я вам дам целый доллар. — И Фидельман быстро достал хрустящий доллар из бумажника и отдал его беженцу.
— И это все? — вздохнул Зускинд.
— Да, все! — решительно сказал Фидельман.
— Может, хотите посмотреть термы Диоклетиана? Там есть симпатичные римские гробики. За один доллар я вас проведу.
— Нет, спасибо! — И, кивнув на прощанье, Фидельман поднял чемодан и подтащил к обочине.
Откуда-то вынырнул носильщик, и Фидельман, поколебавшись, дал ему донести чемодан через площадь, до стоянки маленьких темно-зеленых такси. Носильщик предложил донести и портфель, но Фидельман не выпускал его из рук. Он дал шоферу адрес отеля, и такси дернуло и покатилось. Наконец-то, — Фидельман облегченно вздохнул. Он увидел, что Зускинд исчез. Пронесло, подумал он. Но по дороге в отель ему все казалось, что беженец, согнувшись в три погибели, примостился сзади, на запасном колесе. Однако взглянуть назад он не решился.
Фидельман заранее заказал себе номер в недорогой гостинице, недалеко от вокзала, рядом с очень удобной конечной остановкой автобусов. Сразу, по укоренившейся привычке, он выработал жесткое расписание. Он всегда боялся терять время, как будто в этом был единственный его талант — что, разумеется, не соответствовало истине, — Фидельман знал, что он ко всему еще и очень честолюбив. Вскоре он распределил время так, чтобы работать как можно больше. По утрам он обычно ходил в итальянские
К вечеру он старался передохнуть, успокоить нервы. Обедал он поздно, как все римляне, с удовольствием выпивал пол-литра белого вина, выкуривал сигарету. Он любил погулять после обеда, особенно по старинным кварталам, у Тибра. Где-то он прочел, что там под ногами развалины древнего Рима. Его вдохновляло, что он, Артур Фидельман, уроженец Бронкса, ходит по всем этим историческим местам. Таинственная штука — история, и воспоминание о неведомых событиях в чем-то лежит на тебе тяжелым грузом, а в чем-то доставляет ощутимую радость. Оно тебя и возносит и угнетает — Фидельман не понимал, чем именно, и знал только, что его уносило в такие дебри, из которых ему не выбраться. Может быть, творческому человеку, художнику, такие переживания шли на пользу, но критику они не нужны. Критик, думал Фидельман, должен жить черным хлебом фактов. Он без конца бродил по извилистым берегам реки, глядя в усеянное звездами небо. Однажды, просидев несколько дней в музее Ватикана, он увидел сонмы ангелов — синих, белых, золотых, тающих в небесах. Бог мой, подумал Фидельман, нельзя так переутомлять глаза. Но, вернувшись к себе, он иногда писал до полуночи.
Как-то поздно вечером, через неделю после приезда в Рим, когда Фидельман делал заметки о византийской мозаике, которую он смотрел в этот день, в дверь постучали, и хотя молодому исследователю, погруженному в работу, показалось, что он не говорил «avanti», но, как видно, он ошибся, потому что дверь открылась и вместо ангела явился Зускинд в рубашке и мешковатых брючках.
Фидельман, уже почти забывший о беженце — во всяком случае, он ни разу о нем не вспомнил, — удивленно привстал.
— Зускинд! — воскликнул он. — Как вы сюда попали?
Зускинд стоял не двигаясь, потом ответил с усталой усмешкой:
— Говоря откровенно, я знаком с портье.
— Но как вы узнали, где я живу?
— Увидел вас на улице и пошел за вами следом.
— Вы хотите сказать, что встретили меня случайно?
— А как еще? Или вы мне оставили свой адрес?
Фидельман снова уселся в кресло:
— Чем могу служить, Зускинд? — Голос у него был суровый.
Беженец откашлялся.
— Профессор, днем еще тепло, но ночью уже холодно. Вы видите, как я хожу — я же голый! — Он протянул синеватые руки, покрытые пупырышками гусиной кожи. — Вот я и пришел вас спросить: может, вы передумали насчет вашего старого костюма, может, вы мне его отдадите?
— Кто вам сказал, что костюм старый? — Голос у Фидельмана помимо воли стал грубым.
— Раз один костюм новый, так значит другой — старый.
— Не обязательно. Вот что, Зускинд, костюма для вас у меня нет. Тот, что висит в шкафу, я носил не больше года, и раздаривать такие вещи мне не по средствам. А кроме того, он габардиновый, почти что летний.