Иду к людям (Большая перемена)
Шрифт:
— Разрешите похитить вашего кавалера? — расшаркался я перед его партнёршей. — Через минутку я вам оного верну.
— Ой, берите на сколько хотите! — смутилась девица.
Я отвёл Ляпишева в сторону и словно бы простодушно спросил:
— Ну? И как будем жить дальше?
— А что я сделал? Выходит, рабочему человеку уже нельзя и отдохнуть?! Сегодня, между прочим, воскресенье. Где, спрашивается, справедливость?
Ляпишев даже глянул в мусорную урну, точно в поисках той самой упомянутой справедливости.
— Я не об этом. Я имею в виду петуха.
— Какого ещё петуха? У меня
— Вашего. Почему он у вас не привязан? Носится по всему двору.
— А-а, вон вы о чём! А я-то… Но зачем петуха на цепь? С какой стати? Он колоссальный петух, стережёт добро лучше верного пса. Его боятся все собаки и уважают… Он и вас?.. Вот вы о чём, а я думал об этом…
— А что об этом говорить? Тут всё яснее ясного. Танцуйте! Учёба — ваше личное дело. Петрыкину объясним: дескать, пока вы там вкалываете во вторую, Ляпишев фокстротирует в парке, вот-вот протрёт подошвы. Но они его собственные, и он с ними вправе поступать, как ему угодно. И Петрыкин тоже вправе решать: стоит ли ему ради вас мучиться и дальше? Или послать туда-то и туда-то? А может, он учудит — купит вам новые туфли.
— Неужто так и скажете? — струсил Ляпишев.
— Обещаю: ни словом больше. Не верите? Могу дать клятву, — сказал я проникновенно.
— Вам бы всё шутить, — упрекнул Геннадий. — Скажете, и мне тогда драпать с завода! А я без завода не могу! Нестор Петрович, у меня там работали все: и дед, и батяня.
— Вам ли бояться, Ляпишев? Такому хитрецу. Постыдитесь! Вы снова всех обведёте вокруг своего мизинца. И меня, и сменщика! Вам не привыкать.
— Нестор Петрович, поглядите! Ну какой я хитрец? Смех один. — Ляпишев расстроился едва ли не до слёз. — Не выходит у меня с обманом. Видно, я бездарный. Вот недавно на стадионе сижу, а у парня рядом ну такие часы — блеск! Говорю: давай махнёмся, не глядя, я тебе свои, ты мне свои… Махнулись! Мои спешили на десять, его отстают на все девяносто минут. И вот вы теперь смеётесь.
Ляпишев безнадёжно махнул рукой и понуро побрёл к партнёрше.
— Ляпишев!
— Что ещё?
Он обернулся.
— Расскажем Петрыкину или будем ходить в школу?
— Будем ходить. А что ещё остаётся?!
— Условие одно: ходить аккуратно.
— Ладно! — сказал он в полном отчаянии.
— Тогда счастливо! — пожелал я, может, с некоторым садизмом. — Извинитесь за меня перед девушкой.
Я вышел на главную аллею. Навстречу валил поток молодёжи. Тонконогие парни в остроносых полуботинках. Воротники чёрных и красных сорочек приподняты по моде. На девичьих бёдрах покачиваются широкие юбки-колокола. Уже стемнело, а при слабом свете матовых фонарей девушки всегда таинственно обворожительны.
Я вздрогнул: Лина! Нет, обознался, — всего лишь изощрённые игры тени и света. Я успокоился, но Лина всё равно была где-то рядом. В окружении таких же тонконогих парней. И я куплю завтра остроносые полуботинки. Мне тоже ничего не стоит поднять ворот рубахи. Впрочем, ничего не куплю я завтра. Не такая у меня зарплата, чтобы судорожно гоняться за модой. И уж совсем некогда об этом думать. Мне нужно думать, как бы не выкинул что-нибудь ещё на свою беду непутёвый Ляпишев.
Я немного устал и опустился на свободную скамейку. Откинувшись на спинку, посмотрел на верхушки деревьев. Из-за них меланхолично взлетали ракеты.
Недавно где-то здесь, может на этой самой скамейке, мы сидели с Линой. Мужчины заглядывались на мою подружку. Ведь Лина красивейшая девушка в городе. Теперь хоть изредка можно тешить себя, вспоминая, какая красивая была у меня пассия. Спасибо судьбе и за это.
В тот вечер я расхорохорился: мол, вот возьму и разгадаю тайну Атлантиды. Лину рассмешила моя мальчишеская самонадеянность.
— И где же ты собираешься её искать? — спросила она с доброй, как мне показалось тогда, почти материнской улыбкой.
— Может, она на самом деле растворилась среди нас, её атомы, — отшутился я, быстро остыв. — Только мы этого не знаем.
Сидеть вот так, одному-одинёшеньку, — зелёная тоска. Будто ты Робинзон, не в смысле курения, как это ощущает наша завуч, а на самом деле, как у Дефо. Твоя скамья — необитаемый остров. У моих ног бесстрастно плещутся воды Мирового океана. Жуть! Не лучше ли вернуться на танцплощадку? Там люди. Там много людей.
Скамьи вдоль площадки ярко пестрели юбками и кофточками, словно реи корабля, расцвеченные праздничными флажками. Они как бы меня извещали на морском языке: «Видишь, Нестор, сколько красивых девиц и помимо Лины. Их просто легионы! Нужно только выбрать одну, ту, что тебе больше по вкусу, и завести знакомство. Но это уже зависит от тебя!» И я подошёл к чернобровой, курносенькой девушке и браво осведомился:
— Вы танцуете?
— А чем ещё я, по-вашему, занимаюсь? — оскорбилась моя очаровательная избранница.
— Тогда разрешите пригласить на танец!
Она смерила меня уничтожающим взглядом с головы до ног и буркнула:
— Обойдётесь!
Но я не пал духом, сделал шаг влево и обратился к её соседке с элегантным поклоном, как истинный кавалер:
— Позвольте на тур вальса!
Соседка почему-то обиженно отвернула нос, а я упорно, шаг влево, снова влево шаг, пошёл по кругу, приглашая каждую по очереди:
— Разрешите!.. Разрешите!.. Позвольте пригласить!..
И все они отвечали отказом и непременно с обидой, будто я предлагал нечто неприличное. Но я, стиснув зубы, упрямо, шаг за шагом, продвигался дальше и наконец остановился уже перед десятой дамой.
— Нестор Петрович, у вас ничего не выйдет, — прошептала десятая.
Её лицо мне было знакомо, будто мы встречались едва ли не каждый день.
— Я — Астахова из восьмого «Б». Вы что? Меня не узнали?
— Теперь узнал. Вы такая нарядная, прямо кинозвезда. А почему вы так решили? Не выйдет? Неужели я так неприятен? — Моё самолюбие было задето.
— Нестор Петрович, вы что надо! И нравитесь нашим девушкам, некоторым даже очень. Но, видать, совершенно не знаете женщин. Ну скажите: какая уважающая себя барышня пойдёт танцевать с мужчиной, если на её глазах ему отказали девять других девиц? Подряд! Чем она хуже?
— Значит, не пойдёте и вы?
— Я тоже гордая и не подбираю, извините, то, от чего отказались все. Вам следовало сразу, после первого облома, отвалить туда, в самый дальний конец площадки. Там никто не видел вашей неудачи. А здесь над вами уже смеются.