Иду на свет
Шрифт:
Санта слушает внимательно. Понимает, что на таком неожиданном переходе от «подруги» до «конченой» можно было бы рассмеяться. Но как-то не до смеха. Почти страшно.
— Они долго встречались. С университета и после тоже. Данила очень её любил. Очень…
— Я поняла…
Слушать, что Данила любил кого-то «очень» было откровенно неприятно. Настолько, что Санта даже перебила.
Альбина замолкла на секунду, снова сжимая губы в линию. Потом же опять заговорила:
— Она ему изменила. Ей тогда казалось,
Альбина ругнулась, качая головой так, будто Блинова — перед ней. И это она говорит «суке» в лицо. Но Санте от ругательства почему-то не легче. Было почти страшно, стало полноценно.
— Зачем ты мне это рассказываешь сейчас?
Санта задала вопрос, Альбина долго смотрела, не спеша с ответом. Немного зло. Потом — будто думая. Дальше — снова с сожалением.
Сняла руку со столешницы, сложила обе на груди. Чуть сгорбилась.
— Я только что их вместе видела, Санта. Они меня — нет. Я их — своими глазами.
Наверняка знала, какой будет реакция Санты.
Вот только для самой Санты она стала неожиданной.
Она фыркнула, как отмахиваясь, соскочила со стула. Руки сами собой тоже вжались в ребра, она повернулась в сторону выхода.
Сделала шаг, второй не успела.
Альбина придержала за локоть, чем разозлила сильнее.
— Зачем ты это делаешь, Альбина? Что ты ещё от меня хочешь? Ты же смирилась вроде бы… Не лезь ты к нам! Ни ко мне, ни к Даниле…
— Сант…
Щетинская начала защищать свое, Альбина же окликнула, смотря так, будто извиняется…
Но Санте из-за этого только хуже. Перед ней не надо извиняться. Ей в душу гадить не нужно.
А там сейчас…
— Даже слушать не хочу.
Она мотает головой, жалея об одном: что дала сказать. Скинула руку, пошла по коридору…
— Я за него боюсь, Сант. Понимаешь ты? Ему нельзя эту тварь прощать. Она его снова использует…
— А за меня ты не боишься?
И пусть Санта Алю понимала. Ей-богу. Умом даже сейчас понимала. Но с каждым словом самой становилось гаже.
Она обернулась, спросила громче, чем хотела. И агрессивней, чем хотела.
Потому что Альбина может не озвучивать. Как ситуацию видит она — понятно.
Но самое ужасное, что Санта-то знает, основания видеть так есть. Маргарита Блинова ему названивала. Он в последнее время странный. Она не дает четких ответов на его невысказанные вопросы…
На её вопрос Альбина, конечно же, не отвечает.
Санта смотрит с очевидной злостью. Альбина — снова извинительно. Но она не отступит. И врать, что «боится», не станет.
Её жизнь — это Данечки. И она снова лезет туда, куда лезть ей запрещено. Она снова ведет себя, как сука-разрушительница. И Санте снова хочется её прибить.
— Скажи мне просто: у вас всё хорошо?
Но делать это — бессмысленно. Впрочем, как и ругаться, объяснять человеку, насколько её слова быстро и глубоко проникли. Насколько больно сделали. Насколько страшно сейчас…
Насколько она не знает, что ответить. Она не знает, хорошо ли.
У неё перед глазами: Данила и женщина, которую он когда-то сильно любил.
С которой он встретился вопреки тому, что предательство не прощает.
Или, получается…
— У нас всё замечательно. А ты — не лезь.
Когда внутри страшный пожар. Снаружи — корка льда.
Настоящую боль Санта всегда прячет.
Поэтому смотрит в ответ безразлично. Чеканит так, чтобы стало понятно: развивать бессмысленно.
А потом тихо ненавидит Алю за её длинный нос. Чувствуя всё такой же сожалеющий взгляд, который провожает спину, следит, как Санта обувается. Направляется за ней, чтобы закрыть…
— Прости…
На запоздалое извинение Щетинская не реагирует.
Не вызывает лифт — несется вниз по ступенькам, чувствуя, как горят щеки.
Ругается сквозь зубы, осознав, что даже с Даниилом не попрощалась.
Тянется к лицу и трет, остановившись на одном из пролетов.
Знает, что надо успокоиться и выбросить из головы.
Знает, что Аля ошибается. Что Даня — не такой.
Всё это знает.
А когда садится в машину и хлопает дверью — сердце по-прежнему работает на разрыв. Санта бьется затылком о подголовник. Смотрит, не моргая, в потолок, потом — на крылатую эмблему на руле.
Понимает, что Альбина ведь ничего такого толком и не сказала. Что ей в принципе нельзя верить после того, что однажды устроила. Что одному богу известно, какая моча ударила в обиженный другим Щетинским мозг на сей раз.
Не понимает только, почему ей сейчас так гадко. Почему не получается посмеяться и отмахнуться.
Дрожащие девичьи пальцы потянулись к замку маленькой сумочки. Санта достала телефон. Смахнула вверх.
Номер Данилы — предпоследний в набранных. Они созвонились утром. Он уточнил: всё ли в силе. Когда она едет к маме.
Тогда Санта была счастлива и решительна. Она с уверенностью повторила план действий. Ей показалось, что сначала его голос был немного взволнованным. Но стоило ещё раз проговорить — он успокоился.
Сказал, что любит.
Сказал, блин.
И она должна верить.
Её палец вжимается в имя. Санта слушает гудки, чувствуя, что потряхивает. И дело не в том, что в машине холодно, а она, сбегая, не застегивала куртку. Ей-то наоборот жарко.
Когда на четвертом гудке Данила скидывает, Санта даже не верит. Смотрит на экран, на котором — главное меню, и не верит.
Дает себе полминуты на то, чтобы опомниться. Ему — чтобы перезвонить. Но как-то… Нет.
Снова набирает сама.