Иду на свет

Акулова Мария

Но потом он вспоминал, какой увидел её в клинике, и чувствовал, что в груди печет. Потому что она умудрилась как-то… Собраться. С силами. В целое из кусочков. Выстоять. Повзрослела. Помудрела. Сама всё сделала. Пришлось.

Справилась, его любимая умница.

Даже с рассказом справилась, который ни в одном нормальном человеке не мог бы вызвать ничего, кроме парализующего ужаса.

Только сколько их — нормальных людей?

— Я не разрешала ему…

Это было первое, что Санта сказала севшим голосом, смотря одновременно по-больному

и с надеждой на то, что он сдержит слово — действительно поверит…

А Данила вдруг ощутил себя тупым. Нахмурился, не дождался разъяснения, сам спросил: — Что не разрешала?

— Ничего… Я ничего ему не разрешала…

После этого из Санты потекли слова со слезами. А у Данилы волоски поднимались от какой-то неописуемой жути.

— Это изнасилование, Санта, ты это понимаешь?

Его вопрос звучал, наверное, отчасти цинично. А ей просто сложно было ответить. Она снова говорила полными слез глазами.

Она это прекрасно понимала.

— Ты кому-то сказала? В полицию сходила?

— Нет.

Шепнула, жмурясь, явно чтобы пропустить мимо себя его реакцию на собственное бездействие. Возможно, разочарования боялась. Данила этого не знал. Но сам с каждым её новым словом чувствовал себя всё хуже. Всё виноватей. Злее и бессмысленней.

— Почему?

— У меня не было сил… У меня никогда не было достаточно сил…

Санта объяснила собой, Данила же понял иначе.

Достаточно сил должно было быть у него. И именно из-за него с ней случилось то, что случилось.

Они не выяснят за один разговор всё, что гложет. У Данилы останется много вопросов, но задавать их Санте в большинстве своем бессмысленно. Тем более, что отвечать ей сложно.

Та же девушка, по отношению к которой он так долго взращивал в себе брезгливость, снова стала ранимым, значимым и ценным человеком. Раненым по его вине.

Он не сдержался: — Ты мне должна была сказать…

В ответ же получил молчание. Санта потянулась за телефоном, разблокировала, смахнув слезы. Когда повернула экраном к нему — слова были уже не нужны.

В заблокированном диалоге нет поля для набора сообщений. Он лишил её возможности сказать, крикнуть, достучаться…

Каждый раз, заходя, она видела одно и то же — фото надругательств над её телом. И холодное ироничное: «Надеюсь, оно того стоило», после которого — оборванная связь.

Она его в этом не винила, как всё выглядело в его глазах — понятно. Даже на себя вины брала, пожалуй, больше, чем стоило бы…

— Я никогда не напивалась до беспамятства. Никогда в жизни. Я не понимаю, как так получилось… Ты просил по барам не ходить… Ты предупреждал, что там… — запнулась, всхлипнула… Отвернулась к окну, чтобы переждать новый вал… Потом на него и голос очень тихий: — Я каждую ночь засыпала с мыслью, что же я наделала… И пониманием, что ты такое не простишь…

Над ней поиздевались. А за поддержкой обратиться оказалось не к кому.

Почему

не рассказала маме — Даниле было понятно. Санта с юности её опекает. Что именно знала Аля — не уточнял. Не хотел колупать Санту сверх меры, да и боялся, что если Аля знала всё — снова на неё сорвется.

Потому что взрослая, блять… Взрослая, холодная, профессиональная, зубастая… А Санте не помогла.

Но что Аля на это ответит — тоже очевидно. Помогать должен был он.

А любые «должна была» к Санте вообще неприменимы. Только последний урод может рассказывать изнасилованной девочке, как она должна была бороться за свою честь, когда все её бросили.

Он в жизни совершил много ошибок. Но теперь очевидной казалась главная — делать вывод об одном человеке, основываясь на опыте с другим.

— Ты сказала, что не знаешь…

Наверное, этот вопрос был самым сложным. И для него, и для Санты.

Но не задать ведь нельзя.

Он бьет в центр раскрытого для него сердечка. Так неожиданно и сильно, что Санта не может скрыть эмоций. Кривится, снова отворачивается.

Её нельзя торопить. Но так страшно услышать «не тот» ответ…

Так, сука, страшно…

Ведь она знает.

Он ей правда верит. Последний секс у них был задолго до того, как её изнасиловал Максим. Иначе случившееся Данила даже в уме не называл. И лютый гнев держать внутри не собирался. Но не мог позволить себе пугать им Санту. Хрупкую такую… Беззащитную…

Возможно, от того урода беременную и боящуюся в этом признаться.

И это снова до мурашек. До оцепенения. До состояния, когда полоска её света сужается до единственного лучика толщиной в леску. Его сжимает её страх. Но Даня уже пригрелся. И потерять — невозможно.

Он себя три месяца убеждал, что не простит. Вел разговоры с той частью души, которая тянулась к прощению.

Ему же в первую очередь больно было, потом уже зло. Он прикипел. Он своё нашел. От своего сложно отказаться даже ради гордости.

В жизни не подумал бы, что подобные внутренние диалоги возможны у него. В жизни не подумал бы, что будет искать подобные компромиссы… А искал.

Чувствовал себя мерзко. Никому бы не признался. Но иногда доходило до осознания: даже измену готов простить. Ей. Если по глупости. Оказалось же, прощать нечего. А жить с последствиями, возможно, придется…

Хотя это так ужасно звучит — «с последствиями». С ребенком, зачатым не с ним. С её ребенком. Если она разрешит. Если он сможет.

Ведь сейчас абсолютно непонятно, на что он готов. На что готова она…

Сейчас особенно ясно чувствуется: они не пара, а посторонние с общим прошлым и укрытым плотным туманом будущим. И это так больно… Но ей, наверное, больнее.

— Я не собиралась скрываться… — Санта шепчет, опуская взгляд на колени. Как будто стыдится. Но снова говорит честно, просто дробными порциями информацию выдает. Будто чувствует, что ему сейчас так понятней будет. — От тебя…