Иду на свет
Шрифт:
— Не говорите…
Он просит, и головой махает уже Лена. Ей кажется, она всё правильно говорит, пусть даже сама так не думает. Просто с психами нужно так — соглашаться, подтверждать, быть на их стороне…
Она хочет своих детей из его лап…
— Санта перед тобой виновата, но она сама себя наказала, Данечка… Её больше не надо…
Лена заканчивает практически неслышно. И это по-особенному сильно впечатывает.
«Сама себя наказала»…
«Сама». «Себя».
Её
— Сука…
Не в силах сдерживаться, Данила отступает.
Отходит к стене, вжимается в неё лбом, снова жмурится…
Знает, что Лена вздрагивает так же, как вздрогнула Аля, когда его кулак въезжает в стену.
— Я не знал, что она беременна… Я ничего не знал, Лен…
Эти слова — первое вразумительное, что Данила произносит, оглянувшись.
Видит перед собой бледную напуганную женщину с завязанным на голове цветастым палантином…
Видит будто похудевшую и меньше ставшую…
— Я тебя не виню…
Которая продолжает пытаться говорить с ним так, как ему наверняка хотелось бы, будь он сумасшедшим мстителем.
Но он Санте мстить не собирается.
— Просто дай мне съездить и её забрать. Она у тебя в квартире, да? Побудь тут, пожалуйста. Я заберу Санту и мы больше тебя не потревожим… Обещаю, уедем… Договорились?
Лена продолжает переговоры, а у Данилы вдруг прозрение…
На душе гаже. Даже в горле сухо. Сложно спросить…
— Почему вы в платке, Лен? — он игнорирует вопросы, а вот свой задает. Ответ же получает по реакциям…
Легкая растерянность, потом взгляд в сторону, вздох.
— Всё хорошо уже… Уже всё хорошо… — вроде бы уверенное, даже с улыбкой произнесенное… Она смотрит ему в глаза и умоляет ими сжалиться.
Оставить их в покое. Говорит глазами то, что он и так прекрасно понимает.
«Мы только нормализовались, Дань… Только нормализовались… Только смогли вдвоем опять выгрестись. У нас всё очень плохо. Но сжалься хотя бы ты…».
— Давно? — оба понимают прекрасно, что опции не отвечать у Лены нет. Она снова вздыхает.
— Какая разница? — заворачивает в обертку вопроса ответ. Потому что… Если бы ему была разница — он бы не исчезал. Не вычеркивал бы из жизни. Не становился бы настолько жестоким в своем стремлении самосохраниться.
Он бы не бросал их в горе. Он бы не пытался разрушить по кирпичикам отстроенный обновленный мир.
— Простите…
Его извинения не нужны ни Лене, ни Санте.
Но осознание степени собственного заблуждения требует выхода.
Для этого существуют слова.
Данила просит, Лена даже улыбку для него находит.
Уставшую. Моментально затухшую.
Молчит, следя, как Данила подходит к кровати. Садится, в очередной раз за день пряча лицо в руках.
Слишком много
Слишком во многом он заблуждался.
Он её ещё больше предал, чем думал. Только чем он думал? Чем, блять, думал-то вообще?
Они — одинаковые. Трудности переживают внутри. Она его дурацкую манеру простила, а он бросил в самый ужасный момент. Об этом молчала. О маме.
— Данечка…
Вздрогнул, когда почувствовал, как женская рука прижимается к плечу опять. Вскинул взгляд, потом вниз, потому что Лена приседает. Гладит уже по колену, как делала Аля. Они все его жалеют. Его успокаивают. А ему так стыдно за это… За себя и слепоту.
— Я её люблю. Я ничего не сделаю плохого… Мне не за что ей мстить… Мне больно, что вот так… Исправить хочу…
В этих словах не меньше просьбы, чем во всех призывах Лены вместе взятых.
Даниле понятно, что в них сейчас сложно поверить. В него вообще хоть когда-то поверить будет сложно.
Но он искренний. Сейчас — как никогда.
С замершим сердцем следит, как Лена закрывает глаза. Кривится.
Будь на её месте Пётр — он и слушать бы не стал. Побег Данилы — предательство. Его бы к собственной дочери Щетинский больше в жизни не подпустил. Он бы Максима за яйца повесил на своем заборе. Сыновьям бы своим права жить, припеваючи, не оставил. Но Лена — не Пётр. Слишком милосердна. Даже к нему — слишком…
— Я тебе верю… Но если ребенок не твой… Послушай меня, пожалуйста. Не спорь, послушай просто… Это же не игрушки… Её нельзя сейчас к груди прижать, завтра оттолкнуть… Уже нельзя, Дань. Особенно так нельзя поступать с ребенком…
— Лен…
— Не перебивай, Данечка… Пожалуйста.
— Чужого ребенка принять сложно. Измену простить сложно. Сейчас может казаться, что ты любишь больше, чем ненавидишь, а завтра всколыхнется… Ты захочешь сделать больно… А она никак не искупит. Не потому, что не будет стараться, а потому, что твоя обида может быть слишком глубокой. Я не снимаю с Санты вину… Не снимаю. Но просто подумай трезво… Если ребенок не твой — ты правда готов..?
Лена начинает, Данила договорить не дает. Мотает головой, просит не заканчивать даже.
— Я не святой, Лена. Но я знаю, что ребенок мой. Яхочу, чтобы мой был. А даже если нет… — Нерешаемая задача вдруг оказалась до очевидности простой. — Я своим воспитаю. Какой у меня выбор? Я пробовал — без неё не могу.
Даже если Санта смалодушничала, он её слова под сомнение не поставит.
Уже свой.
Всегда своя была.
Глава 34
У Санты появился новый утренний ритуал. Просыпаться и судорожно пытаться осознать: приснилось или действительно…