Иду на вы!
Шрифт:
– Мои люди выяснили, что рабби Эфраил со своими людьми похитил одну из дочерей старшины горшечников по прозвищу Печик. И запросил с этого Печика выкуп в двести дирхемов, обещая вернуть его дочь нетронутой. Отдав выкуп и получив свою дочь, Печик выяснил, что над его дочерью надругались. Мы дознались, что рабби Эфраила убил один из рабов Печика. Если это подтвердится, придется отпустить заложников, мой господин, – да будет твое решение справедливым!
– Ты совсем обнаглел, караим! – воскликнул бен Хазар. – Я не привык менять своих распоряжений! Берегись! Это может плохо для тебя кончиться!
– Это может плохо кончиться для всех нас, мой господин, – произнес раб-Эфра на этот раз без всякого почтения и глянул своими пронзительными глазами в глаза бен Хазара, однако тут же склонился в низком поклоне. – Твои слуги ведут себя в городе слишком нагло, не задумываясь о последствиях, – добавил он, выпрямляясь и отводя взор.
– Моих слуг могу судить только я, ничтожный полукровка. Я не нуждаюсь в советах, о которых не спрашивал! А неверные гои есть наши рабы, ниспосланные нам богом, и мы можем делать с ними все, что захотим. Пошел вон! И чтобы завтра же я знал, куда идет Святослав и каково его войско.
Покинув покои наместника, раб-Эфра вышел на крыльцо с резными столбами и перилами, остановился в угрюмой задумчивости. Внизу его ожидала конная дружина, состоящая из караимов, то есть иудеев, матери которых не относились к колену Израилеву, а таковыми были лишь их отцы, в то время как среди Израиля род велся по материнской линии, и только такие считались иудеями истинными. Караимы составляли некое сообщество полуотвергнутых иудеев, были преданы раб-Эфре душой и телом. Он был их хабером (товарищем, занимающим более высокое положение), но хабером не только по происхождению, но и по духу. Поэтому раб-Эфра, во всем и всегда болезненно воспринимавший свою неполноценность, среди своих хаберов чувствовал себя равным среди равных. А если иметь в виду, что великий бог Израиля наделил его умом и способностями, какими не наделил большинство тех, кто смотрит на него сверху вниз и при каждом случае старается поставить его на место, какое он будто бы заслуживает своим происхождением, то и значительно выше всех остальных. Так стоит ли и дальше служить этому надутому дураку Самуилу бен Хазару, чей род сочинил себе родословную, будто бы берущую начало от первых царей Израиля? Судя по настроению киевлян, они не намерены более терпеть власть чужеземцев,
Раб-Эфра поднял глаза к весеннему небу и мысленно воскликнул:
«О Всеблагой! Освободи меня от этих ублюдков, возомнивших себя властителями мира! Верни меня в мое лучезарное детство, где жизнь текла просто и естественно, как ниспосланный тобой на землю орошающий ее дождь! Ты же видишь, что я не заслужил таких унижений. Между тем они сопровождают меня с тех пор, как ты наслал на мой родной город Семендер тучи дейлемитов, разоривших его, убивших моих родителей и уведших в рабство моих братьев и сестер. С тех пор я не знаю покоя, ищу пристанища и не нахожу, задаю вопросы и не слышу на них ответа. Зачем ты дал мне острый ум и способность покорять людей словом, если это приносит мне одни лишь страдания?»
Но небо лучилось невинной голубизной и молчало. Лишь громкие крики перелетных птиц, летящих на север, достигали земли. Да сварливый галдеж ворон и галок нарушали субботнюю тишину Киева.
Однако один лишь Всеблагой, – да будет благословен он! – знает начало всех концов и концы всех начал, а ему, Аарону раб-Эфре, остается лишь ожидать знака свыше, прежде чем принимать решение. А до тех пор он вынужден смотреть в оба, чтобы разглядеть явление среди ему подобных явлений, посредством которого знак этот будет дан.
Слуга подвел к крыльцу арабского скакуна, раб-Эфра вдел ногу в стремя, и дружина в два десятка всадников выехала через Северные ворота и направилась по дороге, ведущей к одной из сторожевых застав, состоящей из братьев по крови. С этой сторожевой заставы он даст знать другим заставам, расположенным по берегам Днепра, чтобы смотрели в оба. Люди там знают, куда смотреть и что ожидать. Они зажгут сигнальные костры, и в небо от одной заставы до другой поднимутся дымы, сообщающие о движении флота Святослава и его сухопутных ратей. Эти дымы и станут знаком свыше для Аарона раб-Эфры и его братьев.Глава 6
Дружина князя Святослава находилась в пути уже больше месяца. Она вышла из Невогорода в начале апреля по санному пути, идущему по льду реки Волхов, но в районе озера Ильмень вынуждена была остановиться: морозы вдруг уступили место теплым ветрам, дующим с моря Варяжского, снег просел, на реках появились полыньи, лед стал ненадежным, двое саней провалились – еле вытащили. Расположились в небольшом поселении, называемом Новоград, воздвигнутом на высоком берегу реки при ее вытекании из озера. Поселение огорожено тыном, в нем перемешались разные народы, населяющие окрестные леса. У представителя каждого племени свой угол, свои старейшины. Все значительные дела решаются сообща. Для этого по сигналу колокола население собирается на рыночной площади, выборный старейшина города докладывает, по какой надобности объявлен сбор, после чего начинают судить-рядить, как вести дело. Чаще всего обсуждаются недоразумения, возникающие между жителями той или иной общины: то кривичам кажется, что их притесняют словене; то чуди почудится, будто меря пытается выжить их с исконных рыбных и пушных промыслов; то наиболее многочисленным племенам словен померещится, будто все прочие составили против них заговор. Вспоминаются прошлые обиды, поднимаются крик, шум, гам, кое-кто хватается за нож, припрятанный в сапоге, между тем как являться на вече оружными строго запрещено.
При Святославе, пока он в Новограде строил ладьи и ошивы для дальнейшего похода по воде, случились два веча, и оба закончились потасовкой, и князь, видя такое нестроение среди своих подданных, посадил от себя в городе воеводу и при всех наказал ему: а будя еще такое разномыслие, идущее во вред общему делу, крикунов сечь на площади нещадно, а выявится зачинщик, то рвать язык у оного, дабы другим неповадно было.
В конце апреля реки и озера вскрылись ото льда, и началось великое половодье, которое в этих местах бывает год от году, разве что иногда воды прибудет меньше или, наоборот, больше прочих годов, так об этом знают все от мала до велика по высоте выпавшего за зиму снега. В сию зиму Дажьбог особенно расстарался: все было занесено снегом более чем по пояс, а в иных местах деревни замело по самые крыши.
Половодья, если не нагонит дождей с моря Варяжского, длятся, как правило, недели две-три. Затем вода начинает быстро спадать, обнажая мели и перекаты. По такой воде только на плоскодонных ошивах и пройти, а ладьи придется тащить волоком. Да и путь не близкий. Поэтому Святослав спешил, подгоняя плотников, посулив им хорошую плату, и сам то и дело брался за топор или продольную пилу, становясь на козлы.
Работали день и ночь. По берегу озера горели костры, вжикали пилы, стучали топоры, в ритме работы звучали артельные песни.
Намаявшись за день, Святослав присел у костра на медвежью полсть. Был он невысок ростом, зато широк в плечах и груди, голова обрита, оставлен лишь на темени длинный пук темно-русых волос, свисающий за ухо. Лицо у князя с мягкими чертами, курносое, брови густые, усы длинными тонкими концами свисают ниже подбородка, глаза светло-синие, пронзительные, если на ком остановятся, тот почувствует этот взгляд даже спиной.
Дядька-воспитатель Асмуд, старый воин лет пятидесяти, тоже из варягов, как и сам Святослав, чем-то похожий на своего подопечного, поставил перед ним чашу с мясом, кружку с брусничной водой, ее накрыл горбушкой ситного хлеба.
Едва Святослав закончил трапезу, к нему подсел ученый грек Свиридис, обросший черной в колечках, но с обильной сединой бородой и волосом, в серых глазах которого плясали языки пламени горящего рядом костра. Трудно сказать, сколько Свиридису лет, но он крепко стоит на ногах, неплохо владеет копьем и топором, знает грамоту и понимает наречья многих народов.
Когда-то сей Свиридис разуверился в Христе. И разуверился по той причине, что, как он считал, имей Иисус Христос сущность всемогущего бога на самом деле, не позволил бы своей пастве так своевольничать с законами, будто бы ниспосланными им же для сбережения и приумножения своего стада. А какое сбережение и приумножение, если человек уничтожает себе подобного, будто зверь лютый, никаких законов не знающий? А еще эта вакханалия с иконами: одни кричат, что иконы, сотворенные руками грешного человека по его произволу, святы; другие – им насупротив: нет, мол, никакой святости в этих размалеванных досках и в ликах, на них изображенных, а люди по глупости своей и суеверию возносят молитвы пред пустым местом или, пуще того, пред какими-нибудь тряпками и костями, называемыми святыми мощами, невесть откуда взятыми и невесть чем отличающимися от других тряпок и костей. Ей-богу, хуже, чем у язычников. Так лучше быть язычником и верить в богов, каждый из которых отвечает перед верховным богом за свою епархию, как в былые времена перед Зевсом в Элладе, или Сварогу и Перуну, как нынче на Руси. Как ни как, а множество поколений предков как Свиридиса в самой Греции, так и в других местах, почитали многобожие, и мир от этого не разваливался, был даже значительно удобнее и приятнее для существования человека, хотя и тогда брат шел на брата, а сын на отца, но это можно было объяснить коварством одних богов и попустительством других, распрями между ними, завистью и прочими пороками, которыми они наградили и смертных. А христиане заменили многобожие множеством божьих угодников, будто бы святых, которым и молятся, ища заступничества перед богом истинным. А так ли уж святы эти угодники, как о них идет молва? Все это выдумки церковников, погрязших в грехах, для оправдания своего безбедного существования. Если они при этом не боятся кары, ожидающей их на том свете, то не следует ли из этого, что нет никакого бога и нет никаких его законов, а есть выдумки самих людей по своему произволу?
За эти крамольные мысли, которые Свиридис высказывал вслух перед своей же братией, его выгнали из монастыря, прокляли и отлучили от церкви, как будто только церковь и может приобщить человека к богу, а бога склонить к его нуждам. Посмотришь – у каждого народа свой бог или боги, и если есть какой-нибудь наиглавнейший, то ему все равно, кто и кому бьет поклоны. И пошел Свиридис бродить по свету в поисках правды или хотя бы ответа на мучившие его сомнения и вопросы. Но нигде до сих пор не встречал другого такого же искателя правды и справедливости, который бы внятно объяснил ему, кто и зачем устроил этот мир и по каким законам он живет. А по всему по этому образовалась в его кудлатой голове сплошная каша из рассуждений всяких богословов-книжников, приверженцев разных религий, настолько пересоленная и подгоревшая на огне ожесточенных споров, что не годится для нормального пропитания ума.
Сей Свиридис прилепился к Святославу давно, почитай, лет десять тому назад, и никто не знает, откуда он взялся, однако сумел привлечь к себе внимание князя мудрыми, хотя и злыми речами, знанием, что делается на том или ином конце света. От него Святослав перенял грамоту, посредством которой можно передавать свои мысли и желания на большие расстояния, и другой человек, разумеющий то же самое, эти мысли и желания узнает и станет действовать сообща. Посредством грамоток, начертанных на тонком пергаменте или даже на бересте, Святослав сообщался со своей матерью, княгиней Ольгой, знал, в каких условиях она живет, какие прилагает усилия, пытаясь противостоять владычеству Хазарского Каганата над Русью. Он был уже опытным воином и вполне созрел для того, чтобы вступить с ним в единоборство. Тем более что Русь за минувшие годы окрепла, особенно на севере; у нее появились союзники, а Каганат, наоборот, каждый год истощает себя в противоборстве с непокорными племенами и народами, и если подгадать подходящее время, можно ударить в самое его сердце, а затем разорвать труп на куски и, чтобы не смердел, бросить хищным зверям и птицам на растерзание. Что касается мыслей Свиридиса о различных богах, в том числе и о тех, которым поклоняется сам Святослав, то князь охотно слушает крамольные речи грека, но советует помалкивать при других, ибо это может кончиться не только отлучением от церкви, но и головы от тела. Свиридис согласно кивает своей кудлатой головой: он уже ни раз на собственной шкуре познал людскую глупость и неспособность слушать других. Что касается Святослава, то Свиридису близка и понятна любознательность русского князя и его почти философский взгляд на окружающий мир, хотя о философии он не имеет ни малейшего понятия.
– Так на чем, княже, мы давеча остановились? – спросил Свиридис, подбирая под себя ноги по восточному обычаю и укладывая на них полы черной епанчи из грубой шерсти.
– На климатах, старче, – ответил Святослав.
– Истинно что на климатах. Так вот, буде тебе известно, княже, что некоторые ученые люди считают, будто мир делится на семь климатов. И идут они как с севера на юг, так и с запада на восток. И в каждом климате живет особый народ, имеет свою веру, свой язык и свое понимание мира сего. Иные же ученые люди полагают, что климатов всего три: холодный, умеренный и жаркий. И расположены они с севера на юг, от моря Мрака до жарких пустынь, где дожди случаются так же редко, как в северных краях среди зимы. И в каждом климате свои растения, звери, птицы и прочие твари. И люди тоже разные. На юге обитают народы с лицами безобразными и кожей такой черной, как северная ночь; на севере, наоборот, у людей кожа светлая, но как бы обгоревшая на костре, лица плоские, глаза узкие и глупые, звери и птицы имеют теплую шубу. Земля наша, называемая Ойкумены, велика есьми, и со всех сторон омывается соленой водой, в которую впадает вода пресная, пригодная для питья. И есть все это шар, как твоя булава, княже, и выступают на нем горы, как те шипы, чтобы пробивать ими брони. А над этим шаром разверзнута бездна велика есьми, куда не может проникнуть глаз человеческий, ибо там обитают боги. А боги, как и подобные им люди, имущие власть, не любят, чтобы простые смертные заглядывали в их чертоги. Туда, наверх, отправляются лишь немногие смертные, если они не совершали страшных грехов при жизни. Но таких мало. Да и не может быть много, потому что наверху не так уж гораздо места, и боги сами воюют из-за него с другими богами за верующих в них людей. Бог тем сильнее супротив прочих, чем многочисленнее его паства. Человек, как и зверь, как птица или рыба – все воюют за место в сей жизни, не щадя живота своего. Ты посмотри, княже, как водится у тех же волков. Каждая стая имеет свои пределы, на которых она имеет право брать для себя добычу. И если другая стая в эти пределы вторгается в поисках пропитания, начинается меж ними смертельная грызня. Тако же и медведь, и барс, и лев, и росомаха, и рысь, и соболь. И люди тако же.
– Если бы та стая, о которой ты молвил, сидела на месте, то в ее пределы вторглась бы другая стая, – возразил Святослав. – Люди пытают свою силу на других людях. Кто слабый, тот покорись сильному. Были мы слабыми – покорились козарам. Силы наши растут. Мыслю: близок срок заставить козар покориться нам. Или погибнуть. По-другому, мыслю, нельзя, – заключил Святослав убежденно. Спросил: – А много ли есть языцев на белом свете?
– Много, княже, очень много. Всех и не перечесть, – ответил Свиридис. Ему хотелось поспорить с князем русов о слабых и сильных, но он остерегся: опыт его научил, что с сильными мира сего лучше не спорить. А потому продолжил: – Я назову тебе только тех, кого мы встретим на своем пути, кого словом можно уговорить пойти с тобой заедино, а кого мечом. Не нами придуман меч, княже, а богами. Пусть они и будут за это в ответе. Так вот, слушай. Первое – это булгары. Земля булгар расположена к северной стороне по отношению к морю Гурганскому, ныне зовущемуся Козарским. Их страна соседит со страною буртасов на юге, с муромой – на западе, кипчаками – на востоке. Между теми и теми три дня пути. Путь до Хорезма равен трем месяцам. У булгар имеются два города: Сувар и Булгар. Они расположены по берегам рек, которые впадают в главную реку, имеющую название Итиль. А та река Итиль вливается в море Козарское. Царь булгар и его народ исповедует магометанство. Его народ насчитывает пятьсот тысяч человек. Земля булгар покрыта зарослями и чащобами. Они выжигают леса и выращивают на этих местах разные растения, дающие им зерно для пропитания, пасут лошадей и овец, торгуют мехами куницы с козарами, русами и другими народами. С проходящих по реке Итилю судов царь булгар берет десятину. Булгары имеют оружие и кольчуги, постоянно нападают на буртасов, полонят их и продают в рабство иудеям. Булгары платят дань козарам, но они не станут воевать с ними.
Князь слушал, иногда кивая головой. Кое-что он знал об этих народах от других, но Свиридис не только перечисляет те или иные свойства народа, он умеет показать, в чем их достоинство и недостатки, отчего они происходят и чем могут быть полезны в будущем для укрепления Руси.
– Зато буртасы могут выступить тебе в подмогу, – продолжал Свиридис. – Их земли лежат между булгарами и козарами вдоль реки Итиль и имеют пятнадцать дней пути в любую сторону. У них нет царя или князя. У каждого племени свой старейшина. Они дают козарам десять тысяч всадников, вооруженных луками. Они постоянно воюют с булгарами и печенегами. Лицом они приятны, в сече стойки и неустрашимы. Когда буртасская девушка достигает зрелости, она перестает подчиняться отцу, сама выбирает себе мужа, и если тот согласен, то засылает к ней сватов. У буртасов нет фруктов и винограда. Вино они делают из меда. Они плавают по рекам и умеют строить хорошие лодьи и ошивы. Имей это в виду, княже.
– Есть земли совершенно дикие, где живут народы тоже дикие, – вязал свою складную речь Свиридис. – Один из таких народов прозывается ису. Я два года жил среди этого народа. Они ничего не сеют и не сажают. Ловят рыбу, зверя, тем и кормятся. Ису прячутся в лесах севернее булгар, которые выманивают их из лесу и меняют свои орудия на пушнину, которую те добывают. Еще дальше на север лежит «страна мрака», там живет народ йура, еще более дикий. Об этом народе мне рассказывали ису, сам я в их стране не бывал. У них год делится на ночь и день. Они плавают в море без нужды и цели, а лишь для прославления самих себя, потому что в их море нет ни рыбы, ни зверя по причине ужасного там холода. Эти люди находятся на крайней степени глупости. Когда к ним приходит чужой человек, они отдают ему свою жену, чтобы ему было хорошо, а у жены родился бы ребенок, похожий на гостя. Нам они не интересны. Когда же наши лодьи выйдут на реку Итиль и повернут на запад, мы встретим народы более сведущие в разнообразных ремеслах. Это народы, прозываемы мурома и вятичи. О них я тебе рассказывал. Мне не известно, кому они сейчас платят дани, с кем воюют и каковы с виду. Мы пойдем по их территории, и ты, княже, сам увидишь, что это за люди.
– Теперь посмотрим дальше на юг, в козарские степи. Там обитают печенеги и аланы. У алан я был гостем, у печенегов – пленником, рабом. Их страны обширны, каждая по двадцать дней пути в любую сторону. Аланы к тому же занимают северные склоны гор Мрака, где селятся на крутых скалах. Часть из них кочевники. У них свои князья. Аланы исповедуют христианство, воспринятое от Византии, но это ничего не значит. Все они платят дань Козарии и выставляют ей в помощь по десяти тысяч всадников. При этом часто воюют друг с другом, захватывая коней, скот и пленных, которых продают в рабство или отдают козарам в качестве дани. Рассчитывать на их помощь в борьбе с Каганатом не приходится: они не верны своему слову, предадут, если им станет это выгодно. У части печенегов нет богов – они поклоняются огню, другая их часть поклоняется идолам…
– А что козары? – спросил Святослав. – Чем они славятся?
– Раньше козары были сильным народом, княже. То были козары истинные, пришли они с Востока. Те, прежние козары, победили алан и заняли их место. Но время меняет все. Козары, будучи в силах, воевали на стороне Византии с мусульманами, от нее приняли христианство. Но потом они оскудели во взаимных распрях. И пришли к ним иудеи, которые бежали из Персии и Хорезма, где много зла принесли тамошним народам, втерлись в доверие к козарам, постепенно прибрали к своим рукам всю власть и стали водить козар против других варваров, чтобы подчинить их себе мечом и брать с них дань. У козар два царя: один прозывается каганом, лицом кругл, узкоглаз, не имеет настоящей бороды и усов, носит косы, неприятен на вид, и ничего не решает; другой прозывается каганбеком – это царь из иудеев, он решает все. Они сидят в городе, называемом Итиль, как и река, на которой стоит этот город. Под началом иудея-каганбека-царя много всяких народов-данников, из них он составляет огромное войско, которому никто не может противостоять. У царя есть личная гвардия в двенадцать тысяч человек из магометан-хорезмийцев. Он платит им деньги. Они не имеют права отступать и проигрывать сражения: за это их ждет смерть. У каждого князя-иудея своя гвардия, состоящая из иудеев же, в которой служат даже женщины и девы. С этим войском тебе и придется сразиться, княже. Это будет жестокая сеча.
– А есть еще мадьяры, мой господин… – продолжил было Свиридис, но заметил, что Святослав спит, замолчал и уставился в ночь, озаряемую кострами. Стучали топоры и вжикали пилы, но никто уже не пел. Прикрыв глаза, Свиридис сам тихо запел о том, что далеко на юге, в теплых краях есть страна, называвшаяся когда-то Элладой. Ночи там теплы, наполнены звездами, повсюду видны величественные развалины старинных храмов, превращенные христианами в церкви, женщины там, может быть, не так красивы, как славянки, не такие стройные, но у них глаза горят подобно кострам в темную ночь, и песни они поют на родном языке, при звуках которого сердце обливается печалью. А еще Свиридис пел о том, что человек слишком мал перед лицом природы, которая полна непознаваемых таинств, оберегаемых богами от людского разумения, и не важно, какому поклоняться богу, важно, чтобы жить на своей земле, среди своего народа и молиться тому богу или богам, которым молятся все.Глава 7
Длинной чередой вытянулись по водной глади ладьи и ошивы. Равномерно поднимаются и опускаются весла, ритм на каждом судне задает большой барабан. Над самой водой, и выше, и так высоко, что едва видно, тянутся на север караваны птиц, вытягиваясь в подвижные нити, выстраиваясь на лету в клинья и дуги. Многочисленные стаи уток, гусей, куликов и прочей птицы кормятся у берегов. Одни садятся, гогоча и крякая, вспенивая воду, другие взлетают, отдохнув и наевшись, с трудом отрываясь от поверхности воды.
Князь Святослав стоит на носу первой ладьи. На нем белая льняная рубаха, доходящая до колен, такие же порты, заправленные в сапоги, рубаха подпоясана широким кожаным поясом, за поясом большой черкесский кинжал с серебряной рукоятью. Тонкий и длинный пук волос, оставленный на темени, треплет свежий встречный ветер.
Впереди каравана, на расстоянии нескольких полетов стрелы, ходко идут развернутым строем четыре легких шестивесельных челна, на коих кормчие длинными шестами замеряют глубины. Вода разлилась столь широко, что не видно берегов, будто караван движется по морю, лишь там и сям стоят в воде отдельные рощи, или торчат из воды еще не зазеленевшие гривы кустов, или пялятся пучеглазо на текущую мимо жизнь вырубленные из засохшего на корню дерева угрюмые фигуры богов. Иногда над темной полоской далекого леса поднимется столб дыма, предупреждающий тамошних обитателей о вторжении неизвестного войска, или завиднеется узкая долбленка одинокого рыбака, и тот, едва завидев ладьи, начинает поспешно грести к берегу, унося ноги. В этих лесисто-болотистых краях обитают племена словен, и туда, куда держит путь караван, его ведет знающий здешние пути-дороги словенин по прозванию Протва.
К вечеру добрались до первого волока, ведущего к озерам в обход Валдайских гор. Подгребли к берегу, раскинули шатры, огородились деревянными щитами, сбитыми из обрезков досок, развели костры, в больших казанах кашевары принялись варить дичину. Любители рыбной ловли спустили на воду малые челны, выметывая с них сети. С берега видно, как тянут они их, а по звонким и веселым голосам угадывается, что сети полны рыбой и, значит, к утру будет уха.
Князь Святослав, сопровождаемый варяжским воеводой Свенельдом и своим дядькой-воспитателем Асмудом, обошел лагерь, давая указания начальникам отдельных отрядов, где и какие выставлять сторожевые посты, куда направить разведчиков для выяснения, нет ли где засады и каким путем лучше идти дальше.
Едва затеплилось туманное утро, лагерь пришел в движение. Пилили из осины и липы короткие лежни, топорами вырубали в них устья для ладейного хода, укладывали на землю, на болотный мох с таким расчетом, чтобы быстрее миновать сухопутье, прорубали просеки в густом лесу. Работали споро, привычно, никого подгонять нужды не было, и сам князь, поплевав на руки, то и дело брался за топор.
Видать, этим путем никто раньше не ходил, потому что лес стоит нетронутым, ни пеньков старых, ни других каких следов рук человеческих. Однако проводник уверяет, что это самый короткий путь к реке Итиль, которую в верховьях тамошние племена прозывают Вольгой; что раньше здесь, сказывают старики, имелись лежневки, по ним перетаскивали челны из одной реки в другую, но происходило это давно, когда людей в этих краях невозможно было встретить за целый месяц пути, а пришлые люди только осваивали эти места. Потом берега рек мало-помалу заселили, исчезла нужда в подобных путях, да и нашлись более удобные для купцов, кочующих со своими товарами между морем Варяжским и Хазарским. Но если князь хочет знать, как лучше соединить Днепр с Итилем и сохранить это в тайне от завистливых глаз, то другого пути он, Протва, не ведает.
А полая вода, между тем, стремительно утекала в море Варяжское, обнажая высокие берега. Следовало торопиться, чтобы она сама привела, где только можно, к тем озерам, откуда начинает свой путь великая река Вольга-Итиль. Но иногда Святослав поднимется на высокий холм, глянет с высоты окрест, и куда ни обратит свой взор, везде видит зеленый ковер из сосен и елей, кое-где пятнаемый еще не зазеленевшим чернолесьем, прорезанный там и сям извилистыми ущельями, указывающими на ручьи и речки; или заголубеет вдали окруженное лесом озерное око, или из туманной дымки выступят высокие холмы, перегораживающие все пути-дороги, и кажется Святославу, что они никогда не прорвутся со своими ладьями и ошивами через эту вековечную преграду. Однако глаза боятся, а руки делают: и падают деревья, и ложатся под ладьи, и впрягаются в них люди, и тащат, подбадривая себя криками, оставляя позади себя прорубленную просеку и уложенные на ней стволы.