Иду по тайге
Шрифт:
И вот здесь произошло самое интересное. Обычно, чем бы пищухи ни занимались, они ни на минуту не забывают о возможной опасности. Чуть что, одна из них взбирается на какое-нибудь возвышение и внимательно осматривается. Уверившись, что ничто не угрожает, сейчас же свистнет: «Все спокойно». А вообще, у пищух есть много разных сигналов. Короткий спокойный свист — «Я здесь. Жив-здоров». Два как бы спаренных свиста — «Ухожу в нору. Следите сами». Длинный тревожный свист, обрывающийся на высокой ноте, — «Спасайтесь, кто хочет жить!» Есть у них немало и других сигналов: приглашение
Я изучал их все лето. Записывал на магнитофон, даже пробовал воспроизводить на самодельной свистульке, но пищухи на мои старания не обращали никакого внимания.
Кузька же понял все за пару недель. Если пищухи подавали сигнал об опасности, он быстрее их прятался под лиственницу. Когда они приглашали друг друга к вкусной находке — Кузька тоже торопился туда: а вдруг и ему перепадет?
Более того, сидя на ветках лиственницы, он первым замечал мое приближение и сообщал об этом пищухам. Раньше, бывало, подойдешь к камням — пищухи туда-сюда мечутся, спрятаться спешат. Теперь же меня встречала тихая колония. Будто здесь никто и не живет. Один Кузька сидел на дереве и посвистывал. Словно выговаривал:
— Ну, съел?
До чего же удивительная шапка у Васьки Чирка. Заячья? Теплая, пушистая. Никакой холод Чирку не страшен. В тайге заночует — шапка ему вместо подушки служит. Один на ночь под голову рюкзак кладет, другой — ветки кедрового стланика, а Васька Чирок на шапке спит. И высыпается лучше, чем дома.
— Вы самого интересного не знаете, — говорит он. — Я в этой шапке к самым осторожным уткам подберусь. Вот ползу я в кустах, а утки на озере плавают, что-то там со дна достают. Меня они, конечно, услышат и смотрят — кто же это шуршит? А из-за кустов моя шапка выглядывает. Снизу она светлая, сверху серенькая — настоящий заяц. Селезень сразу спокойно так: «кря-кря». Не бойтесь, мол, это заяц траву щиплет. Утки и перестанут волноваться.
Вот какая чудесная шапка у Васьки Чирка была. А почему была? Разве ее нет сейчас? Где-то есть, только Васька никак не может ее найти.
Охотился он как-то на Щучьем озере. Утро было. Солнце еще не взошло, но уже высветило вершины дальних сопок. На озере туман лежит. В тумане утка гагара полощется, перья чистит. Маленькие рыбки у берега играют. А в ольховнике рябчик свистит, курочку зовет: «ти-и-ить, ти-и-ить».
«Дай, — думает Васька, — рябчика подманю». Искать рябчика в тайге трудно, перышки у него, как кора на деревьях. Затаится на ветке — сто раз мимо пройдешь, все равно не заметишь.
Вырезал Васька из ветки тальника манок-свистульку и давай свистеть: «ти-и-ить, ти-и-ить». Рябчик в ответ весело так: «ти-и-ить, ти-и-ить».
— Чудесно! — радуется Васька. — Это рябчик думает, что здесь в кустах курочка сидит. Сейчас он сюда прилетит.
И еще старательнее в манок дует. Рябчик еще раз отозвался, потом вдруг тревожно свистнул и замолчал. Наверное, Васька чем-то насторожил его. Сидит рябчик на ветке и молчит. И недалеко сидит, а не видно. Васька знай в кустах старается: «ти-и-ить, ти-и-ить».
Вдруг, откуда ни возьмись, налетела сова, огромная, рыжая. Ударила крыльями по лицу, схватила когтями шапку и в кусты. Пока Васька Чирок в себя пришел, пока за ружье схватился, совы и след простыл. Улетела разбойница и шапку унесла. С тех пор Чирок в фуражке ходит.
— Ну ее, эту шапку, — говорит он. — Хорошо, сова на нее позарилась. А если бы рысь или росомаха? Они ведь тоже зайчатину уважают.
Злой утренник обжег лиственницы, и деревья стоят как горящие свечи. Осыпающиеся хвоинки вызолотили тропу, покрыли лисьими хвостами речную заводь, даже шляпка Примороженного гриба напоминает маленького ежика.
С вечера разгулялся сильный ветер, и к утру от золота ничего не осталось. Черная тайга, черные останцы на сопках, черные вороны в сумрачном поднебесье.
Лишь стоящая у реки небольшая лиственничка по-прежнему красуется в осеннем наряде.
Мне бы порадоваться нарядной лиственнице, а сердце сжимает грусть. Вода подмыла корни у дерева, и они беспомощно повисли на холодном ветру. В следующую весну лиственница уже не оденется в зеленый наряд и, словно сознавая это, отчаянно держится за каждую хвоинку. Хоть холодный, хоть неуютный, хоть самый сумрачный день, да все же мой.
…В темном лиственничном лесу березу далеко видно. Кора белая. Попробуй спрячься! А она прячется, еще как прячется. Я на Старом плесе целую березовую рощу знаю. Рядом дорога, лётом покосы рукой подать, а всего два или-три человека в той роще и побывало.
Я и сам ее неожиданно открыл. Говорили, где-то у Старого плеса стоит охотничья избушка. Ее, мол, еще Сначук строил. Жил когда-то в этих краях охотник и рыбак знаменитый. Вот и хотел я эту избушку найти.
На попутной машине до поворота на Старый плес доехал и принялся искать. Полдня потратил. Все болотины перемерял, все кочки пересчитал, но избушки так и не нашел. А вот на эту рощу наскочил. Берез штук двадцать стоят кружком. Интересно так стоят. Большая березка, маленькая, снова большая, снова маленькая. Хоровод, да и только.
Лишь в одном месте пусто. Как раз там должна маленькая березка стоять. То ли не выросла она, то ли убежала куда-то и заблудилась. Если бы срубил или сломал кто — пень бы остался. А так ничего нет. Я даже поискал. Но нет, пня не было. Представилось мне, как она по тайге ходит, подружек аукает. Подумал я так и говорю этим подружкам:
— Что же это вы, красавицы, от людей прячетесь? Шли бы к дороге или куда на видное место. Пусть все на вас смотрят, пусть все вами любуются.
Молчат березки, только тонкими ветками шелестят тихонько.
Я еще раз на березы полюбовался и к дороге вышел. Это недалеко. Километра не будет. И у самой дороги я ту березку-беглянку увидел. Вернее, не березку, а один метровый пень от нее. Вершину у березы кто-то, наверное, на топорище, срубил. Хозяин! Знает, что из березы топорище самое отменное. Вот и срубил.