Идущие сквозь миры
Шрифт:
Но побеседовать с ним и вообще слишком долго отдыхать после еды мне не дали. Снова появился Горн и опять потащил меня куда-то.
На этот раз мы направились к небольшому каменному домику с зеркальными стеклами, стоявшему возле ограды, за которой возвышалась удивившая меня башня.
Мы оказались в чистой комнатке, похожей на кабинет врача — точнее, врача зубного. Во всяком случае, здесь имелось высокое, обтянутое черной кожей кресло с высоким подголовником.
Нас встретил молодой парень в таком же одеянии, что и увиденный мною на корабле «черный человек».
— Вот, новенький. Надо его обработать, — с некоторой робостью, как мне показалось, сообщил Горн.
Тот молча кивнул и указал мне на кресло.
Я подчинился. И спустя несколько секунд погрузился в сон без сновидений.
Очнулся я почти сразу — как мне показалось. Под левой лопаткой ощущался какой-то непонятный зуд. Взглянув на свои руки, я с удивлением обнаружил, что кровавые мозоли исчезли, сменившись загрубевшей кожей. Еще оказалось, что сижу я на лавочке перед домиком.
— Ну что уставился? — добродушно спросил боцман. — Магия, брат.
— Магия? — переспросил я. — Настоящая?
— Угу, самая натуральная!
Странно: на какое-то время мне показалось, что я говорю не на родном языке. Вернее, я как будто знал его, но в то же время как будто сознавал, что это не мой родной язык.
Машинально потирая все еще чешущиеся ладони, я побрел вслед за боцманом. Солнце за это время спустилось довольно низко к горизонту.
Вернувшись в барак, я вновь уселся на койку.
Спускались сумерки. Я неподвижно сидел на койке, уставясь в некрашеный скобленый пол. Временами хотелось плакать, но слез не было.
В одиночестве я пробыл недолго. По мере того как день клонился к вечеру, помещение наполнялось людьми.
Люди входили, собирались группами по трое-четверо, что-то обсуждали, смеясь, или вдумчиво беседовали, играли в кости, карты, еще какие-то игры… Кое-где из рук в руки переходила бутылка. Преобладали тут личности европейского типа, с обветренными лицами, хотя было несколько смуглых и скуластых и пара негров.
В одном месте, собравшись в кружок, слушали чтеца. В другом вполсилы пел что-то на английском CD-проигрыватель на коленях у темнокожего парня. Несколько человек пришли в компании с женщинами и, усевшись в обнимку, принялись что-то весело обсуждать полушепотом.
Пара моряков направилась было в мою сторону, но немолодой сивоусый человек остановил их, что-то негромко сказав. Бросив на меня сочувственный взгляд, они присоединились к одной из компаний.
На соседнюю койку с маху опустился молодой смуглолицый моряк, чья голова была по-пиратски повязана ярким платком.
— Привет. — Он протянул мне руку. — Ты новенький?
Я кивнул.
— Ясно. Я буду Шайгар. Вообще-то это только мое первое имя, есть еще пять, но тут все зовут меня Шайгар. Ты не из Рарги будешь, случайно?
— Случайно нет, — ответил я.
— Жаль, — тяжело вздохнул он. — А зовут тебя как?
Я назвался.
— Глотнешь? — Он протянул мне фляжку.
— Глотну.
Вино было слабым и кислым, но я не поморщился.
Сосед одобрительно кивнул:
— Вот так. А теперь ложись да спи — утро вечера мудренее.
Он сам быстро лег, не раздеваясь и, кажется, сразу заснув.
Я тоже укрылся одеялом и попытался последовать его совету.
Постепенно барак отходил ко сну. Народ ложился и тут же засыпал; песни и музыка смолкали; гости и гостьи ушли, но не все: несколько девушек не стесняясь забрались в койки к приятелям и затеяли веселую возню под одеялами.
Судя по тому, как отнеслись к этому окружающие, такое было здесь в порядке вещей.
Свет не зажигали, и вскоре помещение погрузилось в угрюмые сумерки и тишину, нарушаемую храпом, тихой возней и вздохами.
Я чувствовал себя усталым и разбитым, но заснуть не удавалось.
Лежа на койке, я с глухой тоской размышлял над положением, в которое попал. Ничего путного, да и вообще ничего хорошего мне в голову не приходило. Думал я и о своих родных, ясно представляя себе их горе. Сестра, мать, любимый дядя… Я представлял, как будут ждать они, вздрагивая от каждого звонка, от каждого звука шагов за дверью, надеясь, что вот сейчас (или завтра, или через неделю)… Как мой портрет будет висеть на милицейских досках под рубрикой «Найти человека», постепенно выцветая…
«Сегодня я должен был уже покупать билет на сухумский экспресс», — промелькнула у меня мысль, перед тем как я наконец провалился в сон.
Среди ночи я проснулся. Некоторое время я старался понять, что произошло и где я, потом все вспомнил, и вновь мне хотелось заплакать, чувствуя, как сжимается сердце от жестокой тоски.
Наконец мне удалось задремать. Проснулся я от того, что кто-то тронул меня за плечо. Я выбрался из-под одеяла.
На моей койке сидела молодая женщина в длинном плаще, на котором блестели капли дождя. В полумраке я не мог как следует разглядеть ее лицо, было только видно, что она откуда-то из Азии. Она склонилась ко мне, и тут на ее скуластом лице проступило выражение недоумения,
— А где Тюркир? — прошептала она.
— Деру дал твой Тюркир, — прозвучало с соседней койки. — Даром что уже в боцмана выходил.
Гостья словно обратилась в статую, затем медленно поднялась и, пошатываясь, пошла прочь. До меня донеслись сдавленные рыдания.
— Эй, Риат, не уходи. Приласкала бы парня и сама бы утешилась. Он только первый день, так что… — Мой сосед запнулся, провожая взглядом идущую к двери невысокую фигурку. — Не повезло девке! — констатировал он. — Любовь у них с Тюркиром была крепкая, Ятэр уже обещал: как боцманом станет, так костьми расшибется, а разрешение на брак добудет! И какая муха его укусила? Чего мужику было надо?
Я вновь погрузился в сон.
Под утро весь барак был разбужен истошным воплем какого-то молодого матросика, которому привиделся кошмар, и все принялись наперебой высказывать, что они о нем думают.
Я кое-как промаялся до утра, но только задремал, как боцман Горн поднял меня:
— Давай одевайся, и пошли к капитану.
Тут же выяснилось, что мой сосед состоит в том же экипаже, что отныне и я (вернее, я в том же, что и он). И что я поручен именно его, Шайгара, опеке.
Половина барака еще дрыхла: как я совсем скоро выяснил, тут не было ни общих подъемов, ни распорядка дня. Каждый капитан сам определял, что и когда делать, а в свободное время можно было спать хоть круглые сутки.