Идущие за кровью
Шрифт:
— Там такая же грязь? — страдальчески сморщился Петров.
— Разумеется. Где ты видел дворника, следящего за подвалами и чердаками? Но там грязь другого характера. Она сухая, мелкая и все время сыплется за шиворот… А ещё она набивается в волосы и скрипит на зубах… А ещё запорашивает глаза и…
— В тебе пропадает талант инквизитора.
— Зато процветает талант оперативника. Если тебе до сей поры казалось, что оперативная работа заключается в чистоплотно-бумажной работе, то сейчас ты в полном объёме имеешь возможность убедиться в обратном. Иногда путают работу следователя с задачами оперативника.
Признаюсь, на чердаке оказалось куда более пыльно и душно, чем даже я предполагал. Обливаясь потом и поминутно стряхивая с мокрых лиц паутину и голубиные перья, мы на четвереньках продвигались по низкому чердачному переходу, задолго до своего появления предупреждая кошек и птиц отвратительным скрипом керамзита под ногами. Но на этот раз наши мучения не были напрасны. В даль нём углу чердака, в небольшом закоулке, образованном бетонными перегородками, на дырявом одеяле, брошенном прямо на песок, спал посреди ветоши бородатый мужик в драном, вытертом свитере. Сладко посапывая, он время от времени с громким скрежетом почесывался и с таким же громким скрежетом матерился. В углу этого импровизированного жилища стояли две грязные тарелки, кружка и несколько банок с какими-то отбросами. Венчал «стол» маленький пузырек с красной крышкой, от которого во все углы исходил характерный резкий запах.
— Он здесь живёт?! — недоверчивым шепотом поинтересовался Петров. — Здесь?!
— И этому ещё повезло, — пояснил я. — Многие из них селятся на кладбищах, многие — в сырых подвалах, многие — в катакомбах города. У нас тысячи бездомных. Сюда их выкидывают из квартир, здесь они живут и здесь они умирают. Те, кто посильнее и понаглее, забирают себе лучшие места, а те, кто послабее, замерзают намертво в полуразрушенных домах. Для людей они неприятны и отвратительны, а для государства их просто не существует. Как они выживают в таких условиях — я просто не понимаю. Моются в подвалах, питаются отбросами, летом изнывают от жары, зимой — от холода, живут в грязи и напрочь лишены какого-нибудь будущего.
— Честно говоря, когда я их встречаю на улице, у меня появляются только две мысли: не запачкаться и не заразиться… А ведь мы считаем себя цивилизованными, добрыми и гуманными людьми… «Однобокая» доброта получается. Не для всех. Приятнее жалеть тех, кто чистенький, опрятненький и симпатичненький… А эти — грязные, разодранные, больные и старые… Они загнали себя в эту клоаку сами, но почему то, что исходит от нас, должно быть выборочно? Я очень часто сомневался: подавать нищим милостыню или нет? Сколько раз журналисты кричали об обманах и о «несусветных» заработках нищих. А потом я подумал: «Ведь моё дело — помочь, а обманул он меня или нет — это останется на его совести. В мире просто так ничего не происходит: обманщик сам, рано или поздно, будет обманут…» У меня тут мелькнула мысль: а почему бы тебе тех, с кем ты встречаешься, не надоумить перебираться в деревни? Я видел десятки заброшенных домов, множество заброшенных деревень по всей России. Приехали бы, починили дом, распахали бы огород. Трудно, тяжело, но всё же лучше, чем вот так…
— Пока этот огород взойдет, он пять раз с голоду умрёт, — ответил я. — А здесь
— В деревне ягодами питаться можно, — неожиданно сказал бродяга хриплым голосом. — Но ехать туда страшно. Вот если б вдвоём, да в теплые края…
— Ага, в Сочи, — кивнул я. — Или в Африку, где вообще можно не работать. Залез на пальму и питайся одними бананами… Нет, парень, «на халяву» только уксус сладкий, все остальное горьким потом пропитано… Ты кто такой?
— Рокфеллер, — хмыкнул бородач. — Не видишь: во дворце живу… Какая тебе разница, как меня зовут? Имени-фамилии у меня давно уже нет. Как и документов с квартирой… Когда-то Мишей звали… Что, опять облава, начальник?
— Нет, ищем кое-кого… Покажи-ка подошвы своих ботинок… Угу, все в порядке… Ты вчера здесь же ночевал? Во сколько пришёл?
— Да у меня часы все время отстают, — опять хохотнул веселый бродяга. — С точностью до минуты сказать не могу… Но солнце уже село.
— Видел кого-нибудь около полуночи?
— Нет.
— А вообще кто-нибудь поднимался на чердак?
— Нет, не было.
— И ничего подозрительного не слышал?
— Когда целый день на свежем воздухе погуляешь, под дождем да под ветром выстудишься — спишь как убитый. Да и «принял» я вчера немного… А когда я «на грудь» стакан принимаю, хоть весь дом разнеси — меня не разбудишь…
Мы с Петровым одновременно переглянулись. Я на минуту задумался, потом уточнил:
— Слушай, Рокфеллер, у тебя с нюхом все в порядке?
— Да я как на духу отвечаю, — испугался мужик. — Говорю — спал… Бить-то за что?
— Я про обоняние, — рассмеялся я. — Носом ты хорошо чувствуешь?
— Не жалуюсь. На другом углу чердака бутылку зарой, так я её, родимую, с завязанными глазами, на запах найду…
— Вчера ночью ничем не пахло?
— Воняло, как обычно. Одним ароматом больше, одним меньше — при таком «букете», как здесь, это без разницы… Нет, начальник, вчерашняя ночь обычной была. Пришел, принес флакончик «красной шапочки», «раздавил» да под музыку заснул…
— Под какую музыку? — одновременно спросили мы с Петровым.
— Под обычную. Пищало что-то… Плаксиво так, жалобно… Вот не как ныне, а как раньше, в оркестрах…
— Скрипка?
— А леший её разберет… Хотя нет, не как скрипка. Как будто свистел кто… Только не губами, а… Знаешь, дудочки такие есть? Эти… Как их?..
— Флейты?
— Во! Они самые!.. Я в этом деле не разбираюсь, но красивый такой свист, жалобный…
— Когда это было? Хоть примерно?
— Когда? — задумался бородач. — Когда я бутылку выпил…
— Тьфу! Я тебя о времени спрашиваю!
— Да откуда ж я могу знать?! — обиделся он. — Нет у меня здесь ничего такого, по чему время узнавать… Хотя… Внизу, подо мной, квартира какой-то глухой бабки. Я специально это место выбрал, чтоб она на меня участковому не жаловалась, мол, над головой по ночам брожу… Так у неё обычно радио на всю катушку орёт. Я частенько полуночное «пи-пи-пи» слышу… Ну, раньше ещё гимн в это время играл… А теперь: «пи-пи-пи»… Мне казалось, что полночь уже должна наступить, а сигнала этого я так и не дождался — заснул… Так что где-то около полуночи…