Игнач Крест
Шрифт:
— Когда золотые копья солнца уйдут за небосклон и темнота накроет землю, ты приведешь ко мне в юрту пленную уруску. Я хочу допросить ее.
— Я могу вернуть ей силы, но не могу заставить ее говорить…
— Это уже мое дело! Ступай! Мне еще предстоит узнать, как случилось, что у нее не отобрали нож, и кто в этом виноват, — грозно сказал хан, затыкая клинок за пояс.
Он ударил камчой своего ахалтекинца, и тот помчался с места в карьер, перепрыгивая через костры. Воины шарахались от него в стороны, но не все успевали это сделать. Многие падали ниц при виде Саин хана.
Субэдэй поскакал наперерез, нагнав повелителя уже почти у самой опушки леса около
— Вели растерзать дерзкую уруску!
Но Батый, уже успокоившийся, только дернул себя за жидкий ус.
— Ого, ты редко кричишь, мой верный баатур, но когда ты это делаешь, у тигра, лежащего в отдалении, лопается желчный пузырь. Не будем спешить. Убить просто, но мне нужны не мертвецы, а живые покорные подданные. Когда я сменю черное знамя войны на белое знамя с девятью хвостами, я на развалинах княжеств безмозглых и драчливых урусских князей создам великое государство, и мне нужны будут подданные, много подданных. К тому же эта дерзкая пленная пришлась мне по душе.
— Твои помыслы высоки, как небо, — медленно произнес Субэдэй. — Только я не знаю, зачем нужен кто-либо, кроме монголов, а уж эта-то уруска твоей подданной никогда не станет, тем более покорной.
— Посмотрим, — бросил Батый, направляя коня к своей юрте, перед входом в которую уже зажгли очистительные костры. — Как знать, может быть, она и нарожает мне еще сыновей, настоящих баатуров.
— Позволь мне удалиться, блистательный, — хмуро сказал Субэдэй. — Мне надо еще проверить караулы.
Бату кивнул и, подъехав к своей огромной, богато украшенной цветными кошмами юрте, спешился и вошел в нее, отодвинув ширазский ковер, закрывавший вход в южную часть юрты — часть коня. На полу лежали ковры и шкуры, стояли низкие столики и лавки, лежали шелковые подушки. В бронзовой печке пылал огонь. Дым поднимался вверх и уходил в круглое отверстие — тоно [118] в середине купола, через которое в юрту проникал дневной свет, но сейчас серебряные и бронзовые светильники уже горели. Бату сел, поджав ноги, на серебряный индийский шестиугольный, похожий на стол трон и глубоко задумался, погрузив руку в пиалу с кишмишем. Он не знал, сколько времени просидел так, когда его внимание привлек легкий шелест. Бату увидел склонившегося перед ним одного из своих тургаутов в синем чапане и с металлическим поясом в виде кобры, у которой голова служила застежкой.
118
Тоно — деревянная рама в верхней части юрты, выкрашенная в красный цвет.
— Что тебе? — недовольно спросил Бату.
— О великолепный Саин хан, к тебе прибыл гонец от баатура нояна Бурундая с вестью о победе и с великим даром.
— Кто этот гонец?
— Джаун-у-ноян Бэлгутэй.
— А, эта сухая жердь. Зови! — приказал снова повеселевший Бату. — О победе я знаю без него…
В юрту вошел высокий ноян в черном чапане с кожаным мешком в руках, глаза его рыскали по сторонам в предвкушении награды. Он молча повалился ниц перед Саин ханом.
— Встань и объясни, почему щит солнца столько раз поднимался и опускался, прежде чем ты привез мне добрую весть от моего полководца Бурундая? — грозно спросил Бату.
— Непобедимый, — быстро заговорил Бэлгутэй, — на всех дорогах урусы устраивают засады, нам с Чинкоем пришлось петлять по лесу, вступая в схватки с беглыми урусами. В одном из таких боев погиб Чинкой, а я чудом спасся и смог привезти к твоим ногам этот великий дар. — Бэлгутэй осторожно пододвинул к трону кожаный мешок.
— А где Бурундай? — смягчившись, спросил Бату.
— Он не может идти по твоему пути, блистательный, — на нем все опустошено, нет корма ни коням, ни людям; ему приходится двигаться кружным путем, захватывая еще не разоренные селения. Думаю, он все же скоро пожалует под твое черное знамя. Во всяком случае, он очень спешит.
— «Очень, очень спешит» твой баатур, — передразнил Бэлгутэя Саин хан. — Победив в битве при Сити великого хана урусов Юрия, он потерял голову от радости и теперь бережет свои сильно поредевшие тумены, рассчитывая прибыть, когда новгородский орешек будет уже расколот, чтобы насладиться победой и дележом добычи. Ладно, — остановил он хотевшего что-то возразить джаун-у-нояна. — Скажи лучше, какой дар ты мне привез?
— Я привез отсеченную голову хана Юрия, как ты повелел.
— Я так и думал… Привести пленную уруску — пусть увидит у моих ног голову своего повелителя. — Бату махнул рукой, и ноян с поясом в виде змеи сам поспешил исполнить приказ.
В ожидании пленной Саин хан продолжал расспрашивать джаун-у-нояна:
— До нас дошел слух, что Бурундаю удалось захватить в плен урусского хана Василька. Так ли это?
— Так, непобедимый. Так.
— Значит, он и его войско пополнят наши ряды?
— Он отказался от этой великой милости, и его пришлось казнить, подвергнув мучениям, а тело подвесить на крюк на сосне…
В это время в юрту ввели Александру Степановну два тургаута, и она, бледная от потери крови, подошла, опираясь на руку чародеицы, к самому трону.
— Позвать толмача, непобедимый? — спросил ноян со змеиным поясом.
— Не надо. Пусть переводит чародеица, она знает язык урусов. — И Бату повернулся к Александре. — Сейчас ты увидишь у моих ног голову своего повелителя, великого хана урусов Юрия, — сказал он и кивнул чародеице, чтобы та перевела, потом бросил Бэлгутэю: — Вынимай!
Перед мысленным взором боярышни промелькнул виденный ею еще в детстве, когда отец взял ее с собой во Владимир, выезд из Золотых ворот великого князя Юрия Всеволодовича с малой дружиной. Послышались тогда громкие звуки труб, и показался князь на могучем жеребце с белой отметиной на лбу. Он был в голубом корзно, прихваченном на левом плече запоной, украшенной самоцветами, серебряная княжеская гривна обручем охватывала шею, в высоком блестящем шлеме, с мечом у пояса в ножнах, усыпанных жемчугом. За ним, звеня оружием и доспехами, с разноцветными флажками на поднятых пиках, ехали дружинники. И столько радостной и могучей силы было в лицах князя и его сотоварищей, что она, чуть не с молоком матери воспринявшая, как и все новгородцы, настороженное отношение к князьям, невольно восхитилась.
А теперь ей предстояло увидеть голову великого князя так близко, отрубленную голову дяди ее любимого друга и сверстника князя Александра! Боярышня невольно зажмурилась, но потом поняла, что не пристало дочери посадника выказывать слабость перед врагом, и, собрав последние силы, открыла глаза. Но то, что она узрела, невольно заставило ее вскрикнуть: перед ней лежала на ковре не голова великого князя Юрия Всеволодовича, с его белой кожей, крупным носом с горбинкой, голубыми глазами и седеющей окладистой бородой, — это была желтолицая голова молодого мужчины с черными волосами, торчащим впереди чубом и заплетенными над ушами косицами, с выпирающими скулами. Раскосые глаза были плотно закрыты, а язык слегка высунут.