Иго любви
Шрифт:
Обе девушки стоят рядом. Глаза Веры перестали смеяться.
Не здороваясь, даже не обменявшись поклоном, безмолвно глядят они в зрачки друг другу. И Вера мгновенно понимает, зачем пришла Мерлетта.
— Он… умер? — еле слышно спрашивает она.
— Нет… пока нет… Но он умирает. Где ваша maman?.. Ради Бога, скорей! Нельзя терять ни минуты!
— Она в театре… на репетиции…
Вдруг ослабев от отчаяния, Мери закрывает лицо руками и опускается
Вера молчит, стиснув губы. Она сама не знает, почему темная волна враждебности вдруг затопила ее душу. Ей совсем не жаль эту горбоносую некрасивую девушку с лицом в пятнах, с заплаканными глазами. Не жаль и Опочинина… Только мать… Значит, все знают?.. Все?.. Даже дочь? Даже этот ненавистный Нольде, который стоит там у крыльца и смеется над ее позором, над ее бедной мамочкой…
— Простите, — слабо говорит Мери, вставая и машинально оправляя вуаль. — Это далеко отсюда… театр?.. Если б успеть…
— Не надо! — вдруг грубо, резко срывается у Веры.
Она делает шаг к двери, и Мери не узнает ангельского выражения в этом словно внезапно состарившемся лице.
— Я не хочу, чтоб вы туда ехали! Зачем?.. Зачем вам это надо? Я… ей сама скажу, когда она вернется… Об этом никто не должен знать!
У нее разом пересохло в горле и громко говорить она не может.
Мери с мольбой и страхом протягивает к ней руки.
— Он умирает, поймите!.. Он зовет ее проститься…
— Я не хочу! — вдруг взвизгивает Вера, топнув ногой, и краска заливает все ее лицо. — Не смейте!.. Не смейте…
Она задыхается, не находя слов.
Нольде за окном слышит этот голос, полный ярости. Он выпрямляется и расстегивает воротник пальто.
Онемев от неожиданности, Мери молчит одно мгновение. Потом быстро выбегает в переднюю, оттуда на крыльцо.
— Скорей… в театр! — говорит Мери.
Вера смотрит вслед экипажу, прислонившись к косяку… Вместе поехали… Оба враги ей… Обоих она ненавидит… О, как она их ненавидит!
Горло сжалось. Жалкий и яростный визг вырывается у нее. Что-то в нем животное. Как будто пойманный зверь бьется о брусья клетки.
— А… а… а… а… — все шире, все громче кричит она с какой-то мучительной надсадой, с каким-то торжествующим усилием, как будто только это и надо, только это и необходимо.
Зверь сломал клетку и вырвался на волю.
Когда перепуганная Аннушка вбегает в комнату, Вера бьется на ковре в истерике.
«Она права, — думает Нольде, не слушая сбивчивый пересказ возмущенной Мерлетты. — Бедная девушка! Она пережила сейчас тяжелую минуту. Если даже она знала об этом раньше… А если поняла только теперь…»
— Ах, Мери!.. Зачем мы это сделали!!
— Боже мой! Даже вы… вы меня не понимаете!
Она закрывает лицо платком. Нольде сконфужен. Слава Богу! Улица пуста. Но их могут увидеть из окон.
— Мери!.. Возьмите себя в руки!
— Не хочу! — вскрикивает она. — Мне не стыдно… Мне ничего не стыдно, когда умирает папа… Что мне за дело до чужих людей?
— Надо думать не о тех, кто умирает, а о тех, кто остается.
Мери враждебно отнимает у него свою руку, сморкается и всхлипывает опять.
«Милая девочка, — думает Нольде. — Ты живешь чувством. Ты слишком терпима и мягка. В тойбольше гордости. И характера больше… Я ее не знал».
— Наденька, — говорит Микульский, с круглыми глазами вбегая на сцену, где репетирует Надежда Васильевна. — Тебя зовут… Там губернаторская дочка приехала.
— Что?.. Что?.. — Она крестится. Она боится сделать шаг.
В полумраке кулис она не сразу узнает Мерлетту. Нольде остался внизу, у подъезда.
— Что случилось?
Мерлетта сама кидается к ней.
— Поедемте, ради Бога!.. Он зовет вас… День и ночь звал в бреду, все эти дни… О, ради Бога, не отказывайте! Ведь он умирает… Поймите… Умирает…
Схватившись за виски, Надежда Васильевна безмолвно глядит на Мери огромными глазами, полными ужаса и скорби. И за этот один взгляд Мерлетта прощает ей все: и унижение матери, и страдания отца, и то, что сама она пережила за эти долгие месяцы, и свою обиду, там, в красивом домике с цветами и канарейками.
— Сейчас еду, — говорит Надежда Васильевна, опомнившись. — Вы одна здесь?
— Нет… Со мною Нольде…
— Поезжайте вперед! Скажите ему, что я сейчас приеду… Сию минуту… Бегите же!.. Скорей!
Мери скрывается.
Ноги подкашиваются. Темно в глазах… Боже, Боже!.. Вот когда настала расплата за ее жестокость!
Она рыдает, уронив голову на пыльную спинку стула. Она думает, что она одна за кулисами.
Кто-то тихо дотронулся до ее плеча. Ей подают воду.
Не глядя, она пьет. Надо взять себя в руки. Еще будет время плакать. Надо торопиться.
Кто этот человек, что подавал ей воду? С какой печалью, с каким странным чувством глядят на нее его темные полузакрытые глаза!.. Кто он?.. Ах, все равно!.. Все равно… А память подсказывает: молодой актер… выносит лампы. Роли лакеев без слов… Да… Она никогда не слыхала его голоса.
— Благодарю, голубчик! — говорит она, отдавая ему стакан. — Подите, скажите там (она кивает на сцену), что я ушла…