Иголка в стоге сена
Шрифт:
Барри пока молчала. Думала. Плюхала ногами по воде.
– Знаешь, – говорит она вдруг задумчиво, – ты ведь права! Я просто почему-то не думала в таком ракурсе. Надо же, как ты нестандартно мыслишь. Нас вот учат ни в коем случае не осуждать себя. Всегда находить, в чем ты прав, и развивать эту тему. Себя корить нельзя, чтобы комплексы не развивались.
– Вот чего я не выношу, – не выдерживает данное себе обещание помалкивать Варя, – так это бла-бла-бла о комплексах. И еще о том, кто лузер, а кто нет. Вот объясни ты мне, пожалуйста, что вы все
– Лузер – это человек потерянный. Для общества, для жизни. Неуспешный, несостоятельный, деньги делать не может, достойную жизнь вести не может. Его все обгоняют, он не движется вперед.
– А вот может быть такое, что окружающие считают человека лузером, а он доволен своей жизнью вполне?
– Чем он может быть доволен, если у него нет денег и никакой самореализации?
– Ну, может же человек радоваться просто тому, что он есть. Наслаждаться вот океаном, небом, деревом, солнцем. Зарабатывать немного на пропитание и кров и жить просто ради жизни, а не ради материальных благ.
– Если все так будут, мир остановится.
– А если все будут молиться на денежные знаки, мир полетит в тартарары.
– Шит! Шит! Дерьмо! – вдруг вопит Барри.
Океан подкрался и окатил ее по колено.
– Брюки изгажены, – сетует Барри беспомощно.
– Это всего лишь вода.
– Останутся полоски соли.
– Ну постираешь.
– Да, но сейчас… Как мы кофе пить будем? Стыдно перед людьми.
– Что тут стыдного? Ну влажные брюки после прогулки, только и всего.
– О! Какая же ты счастливая! Как у тебя все просто!
Они некоторое время бредут молча. Видно, что Барри вовсю работает над собой. Перезагружается на позитив.
– Скажи мне, – начинает она наконец торжественно, – как теперь обстоят дела со свободой в России?
Любимый вопрос. Прямо козырного туза подбросила. Крыть, думает, нечем. Ждет, наверное, жалоб и покаяния.
– А как обстоят дела со свободой в Америке? – невинно спрашивает Варя.
– Мы – свободная страна! – воодушевленно декларирует Барри.
– А это как?
– Ну, я всегда могу сказать все, что думаю, даже самое негативное, о своем президенте, о конгрессе, сенаторе. Мне за это ничего не будет. Меня не посадят в тюрьму, меня не станут преследовать. Я, например, запросто, хоть сейчас могу заявить: «Буш – дерьмо!»
– Заяви, – соглашается Варя.
– Буш – дерьмо!!! Долбаный Буш – дерьмо!!! – кричит Барри зычно в сторону океана.
Работает она честно. Не только океан, но и группа обкуренных молодых латинос, валяющихся на песочке, томно переводят свои черные очи в сторону женщин.
Барри оживлена. Разрядилась.
– Теперь давай ты. Кричи про своих все, что думаешь. У нас можно.
– Свобода выбора?
– Да!
– Тогда я не буду кричать.
– Почему? Тебе страшно? – жалостливо спрашивает Барри.
– Мне просто не хочется кричать то, что я не думаю. Если хочешь, могу, конечно, крикнуть: «Буш – дерьмо», но эту мысль ты только что провозгласила.
– А ваш президент что – кусок золота? – обиженно подстрекает Барри.
– Я ему не судья. Почему вам здесь так хочется, чтобы мы были всем недовольны? Есть вещи, которые я принципиально не буду делать. Например, говорить о своей родине чужакам. Зачем? У нас считается позорным говорить гадости о родителях. Родину мы зовем матерью. Даже если мать несправедлива, недобра, я не стану жаловаться кому бы то ни было. Постараюсь принять все как есть.
– Это ваша пропаганда так вас настраивает, – понимающе качает головой Барри.
– А давай о вашей пропаганде, а? У вас любимое слово – свобода. Но я, как первый раз к вам попала, почему-то подумала – тюрьма. Тюрьма с очень, правда, гуманным режимом содержания узников. Вы же рабы денег и уровня жизни. Дома, купленные в долг, до конца жизни выплачивать. Машины в долг. Вы должны работать как проклятые, чтобы раздать долги. Потому что, если не сможете платить, вас вышвырнут из жизни. Ваше главное достижение – купить. То, что есть у кого-то, но еще нет у вас. И потом опять купить. И опять. Свобода купли-продажи. Продажи себя для покупки ненужных вещей, которые тебя заставляют считать необходимыми.
– Но что для тебя свобода? Тебе не нужна критика президента, ты осуждаешь рыночные отношения. Что же, по-твоему, главное для человека?
Трудный вопрос. Она, Варя, все время обсуждала его с океаном. Получалось то так, то эдак.
– Я не уверена, но в последнее время мне кажется, что человеку главное – понять, что он не царь зверей, не венец творения. Он слаб и беспомощен перед законами жизни. Но в его власти хотя бы попытаться оставить после себя как можно меньше мусора – и в материальном, и в метафизическом смысле.
Тяжко формулировать на чужом языке. Да и вообще – о чем говорить? Пустое все, тысячи раз обговоренное.
Однако Барри так не считает. Она воодушевлена.
– Ты такое говоришь! Я сегодня буду много думать. Я начну учить русский. Я знаю три языка: английский, испанский и иврит. Это много. Но я давно мечтала о русском. Мои предки из России. Уплыли в Америку в начале того века, в 1904-м. Отец у меня мог говорить по-русски, мать понимает кое-что. Я хочу читать ваши книги, понять, что там такое осталось, что не взяли с собой оттуда прадеды.
Раз оставили, значит, было не нужно. Ну и успокойся, Барри, живи с чем есть. Варя жутко устала. Праздность и пустословие утомили. Почему, когда одна бредешь вдоль бесконечной воды, чувствуешь, что не зря истекается время?
Самое время выпить под занавес кофе и попрощаться.
– Мы ни о чем толком не поговорили, – сетует Барри напоследок, – мне еще о стольких вещах хочется спросить.
На следующий день Варе опять приносят букет противоестественных цветов. «Спасибо за подаренное мне время, – пишет Барри, – я этого никогда не забуду». И снова делается жалко ее, и снова приходится соглашаться на встречу.