Иголка в стоге сена
Шрифт:
– О чем, о чем с ней говорить? – горестно повторяла Мила.
А в голове все вертелось: «Как из камня сделать пар…»
Пособие по уходу
Продолжался день. Хотя что такое зимний московский день? Вдох – выдох, и нету. Скрылся в темноте. День-невидимка. Изгнанник, преследуемый ночью…
Однако пока свет еще не удушен тьмой, следует принять решение. Затягивать ли эту пытку холодом, голодом и безнадежным осознанием нравственного и физического бессилия перед надвигающимся злом? Или добровольно устраниться? Но в этом случае душа будет обречена на муки вечные. Милосердие Господа безгранично, и испытания
Работа спасала всегда. Отгораживала от всего непроницаемой стеной. И когда пришло это страшное извещение о гибели Петеньки за Отечество и рухнули все его монархические убеждения – ибо смел ли отец-монарх посылать на гибель лучших своих сынов во имя чуждых России интересов, – спасся умственным трудом. Усилия мысли не прекращались и после трудной смерти жены. Сейчас-то видно, что Господь любит праведников: забрал бедную Вареньку к себе прямо на пороге февраля семнадцатого года, в такую же вот стужу и мглу. Два года прошло с тех пор. Только два года! А какая пропасть пролегла! Вечность…
Профессор перекрестился, чтобы отогнать сгущающееся зло. Что толку думать о прошлом? Его нет, и ничего не вернешь, не выхватишь оттуда, как дорожный сувенир. Не было той жизни. Приснилась. А эту надо доживать в меру сил. Тем более что, вероятнее всего, доживать осталось совсем ничего. Ведь, конечно же, оборотень не солгал. Зачем ему? Лучший студент, любимый ученик, так больно напоминавший Петеньку, теперь красный комиссар. А ведь какие умозаключения ему в наследство предназначались, по каким путям русской идеи должен был пройти! Ударился в разгул, превратился в хищного зверя. Тоже русский путь. Бывало, бывало не раз…Ударил Иванушка шапкой-чудодейкой об землю и обратился в серого волка… Да, вот вам сказание о Беовульфе в чистом виде. Осуществление мифа…
И тем не менее что-то человеческое сохранилось. Иначе зачем было приходить, предупреждать? Как тать в ночи. «Профессор, вам следует скрыться на некоторое время, за вами должны прийти…» Атавизм человечности. Ненужный отросток. Аппендикс. Ничего, удалят. Хирурги они решительные. Скоро все человеческое из себя вытравят. Людей повыведут. Останутся одни «хозявать». Построят новую жизнь с себе подобными. «Жаль только жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе…»
Сколько ж ему самому осталось? Считаные дни? Месяцы? И что ждет? Тюрьма? Пытки? Безвестная смерть, безымянная могила? Или обыщут, разорят все, что осталось от семейного гнезда, и оставят жить из милости, на их подаянии?
Он вновь перекрестился, шепча слова своей детской молитвы. Пусть будет, что будет. Он должен дописать заветное, выстраданное. Этим и займется. Бежать некуда. И терять нечего.
Он растопил печь в кабинете, не жалея своего скудного месячного запаса дров. В последний домашний день он насладится теплом русского зимнего дома, он истомится от жары, забарствует.
Он и не заметил, как сгустилась тьма. Карандаш бегал по бумаге, подхватывал мысли. Те, что важно было оставить. Почему-то очень нужно было, не спрашивая себя «кому?», «зачем?», зафиксировать последние наблюдения, вывести последние формулы погребаемой эпохи.
Оторвался только, когда без освещения работа стала невозможной. Подкинул дров в печку, пламя вспыхнуло с новой силой. Искры, треск, уютное печное гудение – много ли человеку надо для доброго расположения духа? Сегодня сделано великое дело. Многомесячный труд практически завершен. Он выудил из глубин собственного мозга спасительную для России идею, ту самую национальную идею, в поисках которой растоптали страну, кинули ее на поругание черни. И на этот раз он в своей правоте уверен как никогда.
В углу у печки что-то зашуршало, зашевелилось. Он старался понять причину шума, разглядеть непонятное, однако мешал яркий печной огонек, из-за которого затушевывалось все окружающее пространство. Но через долю секунды из темноты выдвинулось нечто живое, светлое. Вся комната озарилась, как бывало ранним июньским утром. Перед ним возникло человеческое существо.
Сон разума рождает чудовищ… А работа разума в полную силу провоцирует галлюцинации. Профессор потер ладони, чтобы осознать собственную материальность, и дунул в сторону видения. Ладони, теплые и сухие, великолепно ощущали друг друга, а дуновение никоим образом не воздействовало на фигуру, разве что черты ее приняли еще большую определенность.
На первый трезвый взгляд можно было констатировать следующее. В настоящий момент в его комнате находилась светящаяся девица, ростом явно выше его, но очень-очень тонкая, словно прутик. Одета более чем странно: обтягивающее трико лазурного цвета не закрывало даже пупок, а заканчивалось чуть ниже колена. Сверху маленький оранжевый лифик, прикрывающий совсем невыразительные грудки. Босая. В пупке серьга. Над серьгой вызывающая татуировка: двуглавый российский орел с мощными крыльями и когтистыми хищными лапами. На шее болтался непонятного назначения предмет, отдаленно напоминавший серебряную табакерку. Стрижена коротко, как тифозница, чуть-чуть только обросшая волосами после счастливого выздоровления. Смуглая, зеленоглазая. Нет, скорее загорелая, чем смуглокожая от природы, такие ясные беляночки обычно бледнотелы. Левая ее рука прижимала к телу металлическую коробку размером с энциклопедический словарь.
Но позвольте, это явление в любом случае не есть проявление реальности, как бы ясны ни были отдельно взятые черты и фрагменты.
– Не пугайтесь, – очень спокойно и буднично попросила девушка-призрак.
– Я не напуган, я, вернее сказать, удивлен, – вступил в диалог профессор, убежденный теперь в том, что все это ему снится.
Впервые за зиму он протопил печь как подобает, согрелся, перетрудился, вздремнул, и вот результат.
– Я вам не снюсь, – предупредила гостья деловито.
– В таком случае – я вам снюсь, – добродушно парировал профессор.
– Никто никому не снится. Все по-настоящему. И времени мало. Так что, если вы готовы выслушать меня, начнем.
– Ну что ж, и начнем. Представьтесь, милая барышня. С кем имею честь…
– Варвара Володарская, сектор транспортировки, начало третьего тысячелетия, точнее – двадцать первый век, 2012 год.
– Очаровательная точность, – поощрил профессор.
Во сне можно беседовать свободно и раскованно с любым фантомом. Он даже решил, что, проснувшись, обязательно запишет этот милый бред, последнее его вольное впечатление. В пользу гипотезы о сновидении свидетельствовало и совпадение имени покойной жены с именем вестницы из будущих времен. Имя его первой и единственной любви. Натурально, оно первое возникнет в спящем мозгу в процессе формирования сновидения.