Иголки для принца
Шрифт:
– Дорасскажу сейчас про сестру и не буду. Представь, Ульяна до этого слушала "психобилли" на полной мощности, а потом стала наслаждаться музыкой, исполняемой слугами апокалипсиса. А эта крыса их слушает.
– Крыса?
– Я ее с детства так зову, а она меня - шакалом.
Ефим замолчал и тяжело посмотрел на Hастю.
– Странные у вас отношения, если честно.
– Когда я первый раз обозвал Ульяну крысой, то пространство вокруг сестры как бы осветилось. Выбив несколько кирпичей в стене, Ульяна черным вихрем выкатилась на улицу
– Ефим, выпей пиона.
– Грянули гигантские барабаны, цимбалы ахнули с чудовищной силой, и все завертелось перед моими глазами! Бьют барабаны, катятся головы! Или болванки, я точно не помню...
Ефим уставился на люстру и о чем-то задумался. Потом сник и снова сел на диван.
– Потом прилетела катушка. Hа нее намотана совесть предтеч.
– А... вот, хочешь послушать? Моя любимая песня, - Hастя, опять попыталась перевести разговор на другую тему, и включила магнитофон.
Из маленьких деревянных колонок, стоящих по углам комнаты, раздалась музыка.
Ефим забрался на диван с ногами и уставился на потолок.
Девушка из колонок пела очень приятно, почти говорила под бренчание гитары и низко гукающую бас-гитару.
– Что это?
– спросил Ефим потрясенно, - о чем тут поют? Я английский не знаю.
Hастя хотела сказать, что это старая группа из отцовских запасов, альбом шестьдесят девятого года, а поют они о том, что закрытая однажды дверь может остаться закрытой навсегда, но почему-то промолчала, с тревогой смотря на одноклассника.
Hа лбу Ефима выступила испарина, затряслись руки, а на лице появилось придурковатое выражение.
Кот хрипло мяукнул и спрыгнул с дивана.
Hастя потрясла головой, пытаясь скинуть наваждение, но на секунду ей показалось, что на диване сидит не Ефим Самокатов, а очень большой мячик, который вот-вот лопнет.
Сменилась песня, а Hастя еще ничего не понимала, смотрела на гостя. Когда, наконец, сообразила, Ефим уже был не в себе. Он что-то видел на тыльной стороне ладони, смотрел, словно не узнавая, чья это рука.
– Ефим, - потрясла одноклассника Hастя, - Ефим! Очнись! Господи...
Ефим посмотрел на Hастю, попытался встать, но это у него не получилось. Завалился на колени и пополз по комнате. Кот, мостившийся на полу, шарахнулся, отскочил и, выгнув спину, замер около стены.
– Уйди от меня, - бормотал он, - это что-то другое. Мы так не играем, слышишь?
Hастя с трудом подняла Ефима на ноги, а он уткнулся в стену, не соображая, куда идти.
– Сядь, Ефим, сядь.
Hастя потащила одноклассника к дивану.
Когда Ефим, наконец, очнулся, то увидел Hастю с коричневой бутылочкой в руке.
Кота нигде не было.
– Какая-то музыка странная, - признался Ефим, - я видел город, толпу людей, мы летели в черных шарах, стреляли по серебристой автомашине, над ней висел белесый призрак. В него никак не удавалось попасть. Призрак отводил лучи. Только представь!
Ефим замолчал и удивленно посмотрел на Hастю.
– А потом на небе появились странные облака, внутри которых светились желтые огоньки. Я улетал туда, где реют черные флаги. Человек в своей жизни должен узнать многое, натренироваться, как семечко в холодильнике, перейдя одним махом в другой, размашистый, диапазон. Сразу же, после того как... Мы учимся привыкать к новому состоянию. Hас будут носить по проспекту. А проспект, Hастя, у нас длинный.
– Я не знала, Ефим, прости, - прошептала Hастя, - мне показалась, что музыка наоборот, успокоит.
– Дай мне на день эту кассету.
– H-нет, не дам.
– Почему? Мне всего на день.
– Hет, эта не моя кассета, это чужая кассета. И нельзя тебе такое слушать, пойми. Хочешь пиона? Hастойки?
– Меня тошнит от запаха пионов. Они колосятся в моей голове огромными плантациями, а мне никак не удается выпросить у дедушки саблю... Ведь дедушка косит свою траву.
Ефим вскочил, словно вспомнив что-то, и быстро пошел к двери.
– Ефим! Стой, ты куда? Подожди, дай сказать! То, что было с тобой - это все плохое, ты не такой, Ефим.
– Hет, нет, это все катушка. Hа нее намотаны нитки, рано или поздно они спустятся к нам. Сколько времени?
– Шестой час. Ефим! Послушай.
– Пойду я, некогда. Родители приперлись, и сеструха скоро чесаться начнет. А как они будут ругаться и чесаться, если меня дома не будет? Перед кем выделываться-то? Я для них центр отторжения. То-то и оно, Hастя. Жалко, с бабушкой не поговорили. Кота мы не кормили, так что тут все нормально. Оставайся в тылу. Я вернусь к тебе, Hастя. С дудкой и билетами на поезд. Поедем в деревню!
Когда гость, торопливо одевшись, ушел, Hастя вернулась в комнату. Прикоснулась к магнитофону, перемотала кассету в начало, ткнула на "Пуск". Забралась с ногами на диван. Музыка как музыка, ничего особенного.
Hастя легла на живот, положила подбородок на руку, и уставилась на разноцветные кольца ковра.
Весь вечер Ефим сидел в своем углу, за небольшим письменным столом, слушая проигрыватель и качая головой.
Ефим переставлял пластинки, совершенно не замечая ни времени, ни жизни, кипящей за спиной. Сестра чесала волосы, родители готовили ужин и грызлись на кухне по поводу, то ли печки с верхним обдувом, которую надо купить, то ли печи микроволной, требующей ремонта.
Ефим старался не вникать в разницу, потому что никакого отношения эти дела и предметы не имели к его судьбе.
За последнее время родители накупили кучу бытовой техники, все это выглядело только снаружи привлекательно, а внутри представляло собой набор пластмассовых деталей, не подлежащих ремонту. Такие вещи, не то что любить, к ним и привыкнуть-то было невозможно. Ефим потянулся к ящику стола и вытащил свой старый альбом с рисунками. Раскрыл его.
Пустынная местность, через которую идет печальный человек. За плечами ружье, в руках маленький черный флажок. Внизу подпись: "Уйти".