Игра ангела
Шрифт:
— А я думаю, знаете.
Издатель усмехнулся и подмигнул мне. Он поднялся и шагнул к бюро, на котором стояла лампа. Открыв верхний ящик, он извлек пергаментный конверт и протянул его мне. Я не взял. Он положил конверт на стол, разделявший нас, и вновь сел, не сказав ни слова. Конверт был открыт, позволяя догадываться о содержимом: пачки банкнот по сто франков. Целое состояние.
— Вы держите столько денег в ящике и оставляете дверь незапертой? — Я не скрыл удивления.
— Можете пересчитать. Если сумма покажется вам недостаточной, назовите желаемую цифру. Я уже говорил, что не собираюсь с вами торговаться.
Я довольно долго смотрел на эту
— Я не могу их взять, — сказал я.
— Считаете, что это грязные деньги?
— Все деньги грязные. Будь они чистыми, никто бы к ним не стремился. Но дело совсем не в этом.
— То есть?
— Я не могу их взять, поскольку не могу принять ваше предложение. Не мог бы, даже если бы хотел.
Корелли обдумал мой ответ.
— Позвольте узнать почему?
— Потому что я умираю, сеньор Корелли. Потому что мне осталось жить считанные недели, а может, и дни. Потому что мне больше нечего предложить.
Корелли опустил глаза и погрузился в продолжительное молчание. Я слышал, как ветер стучался в окна и кружил вокруг дома.
— И не говорите, что вы этого не знали, — добавил я.
— Я чувствовал.
Корелли сидел в кресле, не глядя на меня.
— На свете есть другие писатели, которые охотно напишут для вас такую книгу, сеньор Корелли. И я благодарен вам за предложение. Намного больше, чем вам кажется. Спокойной ночи.
Я направился к выходу.
— Допустим, я мог бы помочь вам победить болезнь, — сказал он.
Я замер посреди коридора и обернулся. Корелли стоял в двух шагах от меня и смотрел в упор. Мне показалось, что он стал выше ростом, чем был, когда я встретил его в коридоре этим вечером, и его глаза сделались больше и темнее. Я мог увидеть собственное отражение в его зрачках, уменьшавшееся по мере того, как они расширялись.
— Вас пугает мой вид, друг мой Мартин?
Я проглотил слюну.
— Да, — признался я.
— Прошу вас, вернитесь в гостиную и сядьте. Позвольте, я еще кое-что вам объясню. Что вы потеряете?
— Наверное, ничего.
Он мягко коснулся моей руки. У него были длинные бледные пальцы.
— Вам нечего бояться меня, Мартин. Я ваш друг.
Его прикосновение внушило ощущение покоя. Я позволил вновь увести себя в гостиную и послушно сел, точно ребенок, ожидающий, что скажет взрослый человек. Корелли опустился на колени рядом с креслом и посмотрел мне в глаза. Взяв меня за руку, он крепко сжал ее.
— Вы хотите жить?
Я хотел ответить, но не нашел слов. Я почувствовал, как у меня судорогой сжало горло, а глаза наполняются слезами. До сего момента я не отдавал себе отчета, как страстно жаждал по-прежнему дышать, открывать глаза каждое утро и выходить на улицу, чтобы ступать по камням мостовой и видеть небо. Но больше всего мне хотелось сохранить память.
Я кивнул.
— Я помогу вам, друг мой Мартин. И прошу только, чтобы вы доверились мне. Примите мое предложение. Позвольте помочь вам. Позвольте дать то, чего вы желаете больше всего на свете. Я обещаю это.
Я снова кивнул:
— Я согласен.
Корелли улыбнулся и, наклонившись, поцеловал в щеку. Его губы были холоднее льда.
— Вы и я, друг мой, вместе способны совершать великие дела. Вот увидите, — прошептал он.
Он одолжил мне платок вытереть слезы. Я сделал это, не чувствуя ни тени смущения от того, что плакал на глазах у чужого человека. Такого со мной не случалось с тех пор, как умер отец.
— Вы измучены, Мартин. Оставайтесь ночевать. В этом доме хватает комнат. Уверяю вас, что завтра вы почувствуете себя намного лучше и сможете судить о вещах более здраво.
Я пожал плечами, хорошо, впрочем, понимая, что Корелли прав. Я едва держался на ногах и хотел только одного — крепко заснуть. Я не испытывал ни малейшего желания расставаться с этим креслом, самым удобным и гостеприимным из всемирной истории кресел.
— Если вы не против, я предпочел бы остаться в кресле.
— Конечно. Вам необходим отдых. Скоро вам станет лучше. Даю слово.
Корелли подошел к бюро и погасил газовую лампу. Гостиная погрузилась в голубоватую тень. У меня слипались глаза, состояние эйфории туманило голову, но в полузабытьи я видел, как силуэт Корелли пересекает гостиную и растворяется в сумраке. Я закрыл глаза и слушал шорох ветра за окном.
Мне снилось, что дом медленно тонет. Сначала мелкие темные слезы проступили вдоль швов между каменными плитами, оросили стены, лепнину на потолке, потекли по круглым поверхностям ламп, из замочных скважин. Холодная тягучая влага, точно крупные капли ртути, сочилась невыразимо медленно. Постепенно она покрыла ровным слоем пол и стала подниматься по стенам. А затем я почувствовал, что вода заливает мне ноги и продолжает стремительно прибывать. Я сидел в кресле и наблюдал, как уровень воды подбирается к моему подбородку. Вскоре он достиг потолка. Я поплыл и сумел различить бледные светящиеся тени, кружащиеся в толще воды за окном. Это были люди, тоже затянутые в сумеречный водоворот. Они дрейфовали, увлекаемые течением, и простирали ко мне руки, но я ничем не мог им помочь, и вода бесследно уносила их прочь. Вокруг меня косяком бумажных рыб сновали в воде сто тысяч франков Корелли. Я переплыл гостиную и приблизился к закрытой двери в конце помещения. Тонкий луч света пробивался сквозь замочную скважину. Я открыл дверь и увидел, что она ведет к лестнице, которая спускается в недра подвала. И я поплыл вниз.
У подножия лестницы начинался овальный зал. В его центре, собравшись в круг, стояли люди. Заметив мое присутствие, они повернулись, и я увидел фигуры, облаченные в белое, в масках и перчатках. Над конструкцией, походившей на операционный стол, горели яркие белые лампы. Человек, лицо которого было просто смазанным пятном, лишенным черт и глаз, раскладывал предметы на подносе с хирургическими инструментами. Одна из фигур поманила меня, приглашая подойти. Я подчинился и тотчас ощутил, как меня подхватывают за плечи и туловище и укладывают на стол. Свет слепил глаза, но я ухитрился разглядеть, что меня окружали совершенно одинаковые люди с лицом доктора Триаса. Я молча посмеялся. Один из врачей держал в руках шприц и ловко воткнул мне иглу в шею. Я не почувствовал укола, лишь теплая волна прошла по телу, и все его члены охватило приятное онемение. Два доктора закрепили мою голову в фиксирующем приспособлении и начали прилаживать венец, состоявший из плоского обруча на винтах. Руки и ноги мне перехватили ремнями. Я не сопротивлялся. Когда мое тело от макушки до пят было обездвижено, один из докторов протянул ланцет своему близнецу, и тот склонился надо мной. Кто-то схватил меня за руку и не отпускал. Это оказался ребенок, мальчик, смотревший на меня с нежностью. У него было точно такое же лицо, как у меня в день, когда убили отца.