Игра без правил
Шрифт:
Вспомнился инструктор по рукопашному бою Французов. Да, такой мог бы забить того курсанта насмерть одними кулаками, да и не одного, пожалуй. Этакий громила… Бывают, конечно, и побольше, но Французов казался каким-то очень уж функциональным, что ли. Это вам не бодибилдер какой-нибудь, у него мускулатура не для красоты, а для дела. Для какого дела? А вот для этого самого – чтобы дал по рогам, и с копыт долой.
Бывший десантник вроде бы. Хотя десантники тоже разные бывают, особенно бывшие. Надо бы к нему повнимательнее присмотреться. Вдруг это все-таки он своего курсанта приложил? А мотив какой? Ну, гражданин начальник, это вы уже много хотите. Мотив ему подавай… Например, решил отомстить за сломанную руку. Чем не мотив? Смешно вам, говорите? Позавчера на Витебском вокзале нищего грохнули,
Ярцев усмехнулся, не открывая глаз. Такая версия сгодилась бы на то, чтобы временно замазать глаза начальству, когда оно, начальство, пребывая в плохом настроении, требует отчета. Изложи такую версию тому же Французову – обхохочется, а то и, чего доброго, засветит промеж глаз пудовым кулачищем. С него станется… Нет, это все, конечно, чепуха, леность ума и движение по пути наименьшего сопротивления. Надо браться за повседневную рутинную работу: отрабатывать связи курсанта Панаева, опрашивать жильцов прилегающих домов – в общем, рыть землю. С утра надо будет разослать ребят по всей набережной. И потом, не голый же он по улицам ходил. Где-то должна быть его одежда, документы…
Ярцеву не давало покоя еще одно обстоятельство: вечером, когда перед уходом домой он заскочил на работу, дежурный сообщил, что Французов трижды звонил ему по телефону. Перезвонив в училище, капитан, как и следовало ожидать, выяснил, что инструктор уже отправился домой. Домашним телефоном Французов обзавестись не успел, так что оставалось либо ждать утра, либо отправляться к нему домой. Жил капитан где-то у черта на куличках, в одном из микрорайонов, удаленных от центра на астрономическое расстояние, и Ярцев решил не пороть горячку и дождаться утра, тем более что был уже одиннадцатый час и до Французова он добрался бы не раньше половины двенадцатого. В конце концов, рассудил капитан, Панаев уже умер, и вряд ли его инструктор по рукопашному бою наверняка узнал, кто убийца, за те несколько часов, что прошли со времени их встречи. Если бы у него было что-то настолько спешное, он вполне мог изложить свое дело дежурному.
Эти рассуждения, в общем-то совершенно логичные, теперь, в три часа пополуночи, казались капитану Ярцеву пустыми отговорками. Вряд ли Французов трижды звонил ему на работу для того лишь, чтобы почесать языком, строя версии: не такой он был человек. Уж в чем, в чем, а в людях за десять лет работы в милиции Ярцев разбираться научился. Французов производил впечатление человека, который предпочитает быстрое действие долгим разговорам. Именно это и не давало Ярцеву покоя: чертов десантник мог каким-то образом узнать что-нибудь важное и, не найдя его, начать действовать самостоятельно. Ни к селу ни к городу Ярцев представил, как капитан Французов, вернувшись к себе в микрорайон, сидит за кухонным столом под голой двухсотваттной лампочкой, снаряжая автоматные рожки, рассовывая по карманам запасные пистолетные обоймы и ребристые яйца гранат, пряча в разных местах на теле ножи, пистолеты и ампулы с цианидом… У ног его стоит большая спортивная сумка, из которой, как зелень из корзинки дачника, буйно выпирает вороненое, тускло блестящее железо. Вот он застегивает "молнию" сумки, оставляя торчать снаружи длинную трубу ручного гранатомета, встает с шаткого табурета и направляется к дверям, держа тяжеленную сумку немного на отлете, чтобы не била по ногам, с таким видом, будто это папка с бумагами.
Это было уж слишком. Ярцев бесшумно откинул одеяло, встал и, шлепая босыми ногами по прохладному линолеуму, отправился на кухню. Не зажигая света, он налил стакан воды из-под крана, выпил половину, а остальное с отвращением выплеснул в раковину.
Он вспомнил о недопитой бутылке коньяка, стоявшей в холодильнике. Капитан взял из лежавшей на подоконнике пачки сигарету, закурил и, опустившись на табуретку, представил себе, как коричневая прозрачная жидкость течет в рюмку.
Но, подумав, каково ему будет наутро, он решил не экспериментировать. Не хватало только добавить к недосыпанию похмелье, не говоря уже о реакции супруги на такую экстравагантную выходку, как одинокая пьянка посреди ночи. Она наверняка решит, что у мужа опять начались неприятности на работе, и, чего доброго, примется звонить начальству и вправлять мозги подполковнику Суровцеву, у которого и без нее хватает проблем.
Капитан курил, глядя, как в такт затяжкам вспыхивает в черной глубине оконного стекла красный огонек, выхватывая на мгновение из темноты его лицо, похожее на вырезанную из дерева маску, и думал о том, что вот так, наверное, дает о себе знать подкрадывающаяся старость. В сорок лет о старости думать рано, но это как желтый лист, который вдруг замечаешь в кроне липы в середине июля: лето в разгаре, но грядущая зима уже подает знак издалека – привет, ребята!
Ярцев показал темному стеклу кукиш, раздавил сигарету в пепельнице и, стараясь не шуметь, сделал стойку на руках. "Вот вам старость, козлы!" – неизвестно кого имея в виду, подумал он.
– Миша! – донесся из спальни обеспокоенный голос жены. – Миша, ты где?
Капитан испуганно принял нормальное положение.
Не хватало еще, чтобы жена застала его в половине четвертого ночи стоящим на руках в неосвещенной кухне. "Скорую" она, конечно, вызывать не станет, но некоторые тревожные мысли у нее, несомненно, возникнут. И кто знает – может быть, она будет в чем-то права?
– Я здесь, – немного смущенно ответил он. – Не спится чего-то.
В спальне скрипнула кровать, щелкнул выключатель.
– Ты с ума сошел, – сказала жена, – без пятнадцати четыре!
Звякнула дверная защелка, в прихожей вспыхнул свет, и в коридор, шаркая худыми ногами в кожаных шлепанцах и придерживая обеими руками широкие цветастые трусы, выплыл совершенно раскисший от сна отпрыск капитана Ярцева. Подслеповато сощурив заплывшие сонные глаза, он всмотрелся в темноту кухни, разглядел Ярцева и вяло помахал ему рукой.
– Эй, предки, – ломающимся заспанным голосом проворчал он, – что за коррида посреди ночи? Имейте совесть, спать же охота!
Не дожидаясь ответа, он включил свет в туалете и нырнул туда, даже не подумав закрыть за собой дверь. Слушая, как он там журчит и плещет, капитан испытал привычный приступ глухого раздражения.
Сын рос шалопаем и к работе отца относился с вежливым безразличием, под которым, как казалось Ярцеву, скрывалась обида. Каково это: в компании сверстников признаваться в том, что твой предок – мент! Сын давно вступил в тот возраст, когда подросток начинает ощущать себя центром мироздания, а всех окружающих считает просто бандой недоумков, осложняющих ему жизнь. И уж конечно, самые тупые кретины – это его собственные родители. Финансовое и общественное положение родителей в этом процессе не играет никакой роли: оно всегда воспринимается как данность. Карманных денег всегда мало, нравоучения всегда скучны, а все сокровища мира можно не глядя променять на более чем сомнительные прелести девицы из соседнего подъезда. Обычно это проходит годам к двадцати – двадцати пяти, но бывают и неизлечимые случаи, которыми впоследствии, как правило, приходится заниматься капитану Ярцеву и его коллегам.
В туалете с шумом обрушилась вода из смывного бачка.
Громко щелкнув выключателем, Ярцев-младший выбрел в коридор.
– С облегченьицем, – не удержался капитан.
Его отпрыск очумело помотал лохматой головой с торчащими во все стороны сосульками спутанных волос.
– Сколько времени? – зевая во весь рот, невнятно спросил он.
– Без десяти четыре, – наугад ответил Ярцев.
– С ума сойти, – глубокомысленно заметил его сын и зашаркал к своей комнате.
– Сказал бы спасибо, – вслед ему сказал капитан. – Если бы я не встал, ты бы так в кровать и напустил.