Игра без правил
Шрифт:
Пятый "Г" работал.
Разлохмаченные от неумелого обращения беличьи кисти неуверенно, толчками двигались по бумаге, оставляя на белой шероховатой поверхности подтекающие полосы. Ирина прошлась по рядам, заглядывая в работы учеников. В начале урока она дала классу задание изобразить какое-нибудь домашнее животное, зная, что чего-то большего от этой шумной, подобранной с бору по сосенке банды добиться будет трудно. Сейчас, бегло просматривая работы, она то улыбалась, то хмурилась: судя по изображениям, в квартирах большинства ее учеников жили довольно странные, а порой жутковатые, совершенно неизвестные науке твари.
Мила Королева, воровато косясь под парту, усердно срисовывала пушистого белого котенка со слащавой до отвращения открытки. Несмотря на то что копия имела весьма отдаленное сходство с оригиналом, именно эта приторная слащавость каким-то непостижимым образом перекочевала с открытки на детский рисунок. Зато сидевший позади Милы Саша Гусев изобразил совершенно уморительную ворону, оседлавшую похожее на утыканную спичками морковку дерево. Растекшееся желтое пятно в клюве у вороны должно было, по замыслу автора, изображать сыр. Не хватало только лисицы да еще, пожалуй, краткой пояснительной записки, в которой говорилось бы о том, какое отношение ворона имеет к домашним животным. Впрочем, пусть уж лучше так, чем…
Ирина нехотя посмотрела в сторону окна, где за последней партой сидели близнецы Гороховы. Она всегда смотрела в ту сторону с большой неохотой: Витя и Митя Гороховы были умственно отсталыми, и, пока они вели себя тихо, их старались не замечать. Посмотрев на близнецов, Ирина поняла, что тактика, вполне применимая на любом другом уроке, в данном случае оказалась ошибочной. Забыв о бессмысленно запачканных краской листах бумаги, Витя и Митя увлеченно раскрашивали друг друга. Краски они не жалели, и результаты были просто вопиющими. Счастье еще, что урок рисования был в пятом "Г" последним сегодня. Класс затаив дыхание исподтишка наблюдал за действиями близнецов.
Тихо ужаснувшись, Ирина торопливо двинулась к близнецам, стараясь не привлекать их внимания: испугавшись, братья Гороховы могли закатить шумную истерику. За спиной у нее кто-то тихо хихикнул, кто-то фыркнул в кулак – пятый "Г" развлекался.
""Г" – оно и есть "г", – в сердцах подумала Ирина, немедленно устыдившись этой мысли. – Дети всегда остаются детьми, у них свои отношения, своя шкала ценностей, свой особенный, суверенный и замкнутый мир, в котором взрослые чаще всего выглядят захватчиками и узурпаторами. И потом, – решила она, – все зависит от угла зрения. В конце концов, Витя и Митя выглядели сейчас и в самом деле уморительно – ни дать ни взять, два карликовых индейца перед выходом на тропу войны.
Если забыть о том, что скальп за эту их выходку снимут с меня, получалось действительно весело."
У нее за спиной оглушительно грянул звонок. Класс рисования был угловым, и выкрашенные алюминиевой краской чашки электрического звонка, каждый раз напоминавшие Ирине груди какой-нибудь индийской статуи, висели почти над дверью, так что звонок каждый раз заставлял ее вздрагивать. Класс немедленно взорвался хохотом и удалым гиканьем. Захлопали крышки парт, и веселый негритенок по имени Рома Казачонок, улюлюкая, как милицейская машина, промчался к выходу.
"Хорошо, что хоть звонка дождались", – подумала Ирина. Отвлекшись на секунду, она пропустила кульминационный момент художественного творчества близнецов: Витя вылил на Митю грязную воду из пластмассового ведерка, в котором братья полоскали кисточки.
Митя громко засмеялся, раззявив большой слюнявый рот. Наплевав на дипломатию, Ирина сгребла братьев-авангардистов и потащила умываться.
Пока техничка убирала класс, Ирина терпеливо ждала, вежливо поддерживая беседу со словоохотливой женщиной. Когда та, гремя ведром и немелодично напевая, двинулась в соседнее помещение, Французова заперла дверь и торопливо направилась в сторону учительской, мысленно моля небо о том, чтобы не столкнуться там с завучем начальных классов Александрой Александровной. Александра Александровна была такой же нескладной, как и ее неудобопроизносимое имя. Хотя пятый "Г" уже год как перестал относиться к начальной школе, суровая Александра была единственным человеком, способным хотя бы временно обуздать братьев Гороховых.
Могло, конечно, выйти так, что Александре еще не доложили о высоких достижениях близнецов на ниве изобразительного искусства, но Ирина почему-то в этом сильно сомневалась. За пять лет у нее сложилось стойкое убеждение, что в школе действует широкая агентурная сеть и обо всех происшествиях администрации становится известно едва ли не раньше, чем они случаются.
Некоторые учителя полушутя поговаривали о системе прослушивания. Это, конечно, была чистой воды паранойя, но Ирине запомнился случай, когда посреди урока у нее в классе под потолком вдруг ожил один из динамиков давно не работавшей стереосистемы и голос директора приказал ей немедленно зайти к нему в кабинет. Хотя Ирина и не разбиралась в электронике, ей почему-то казалось, что наладить двустороннюю связь не намного сложнее, чем одностороннюю.
Ее опасения оправдались на все сто процентов – Александра не только была на месте, но и, более того, занималась прочисткой мозгов одному из близнецов.
Второй – судя по залитой грязной водой рубашке, это был Митя – безучастно слонялся по коридору. Из кабинетика завуча, расположенного в глубине учительской, раздавались металлические вопли Александры.
Ирина невольно прислушалась и вздрогнула: выражений, которые доносились сквозь неплотно прикрытую дверь, наверняка не было ни в одном словаре. Как ни странно, Витя (или все-таки Митя?) что-то говорил в ответ – похоже, огрызался. Ирина про себя позавидовала такой храбрости. Впрочем, он ведь был умственно отсталым. Безумству храбрых поем мы песню… А также храбрости безумных.
Ирина бесшумно, на цыпочках подошла к стенному шкафу и сняла с вешалки свой плащ.
Учительская, к счастью, была безлюдна, что избавляло ее от необходимости поддерживать пустые разговоры, которых она не любила. Точнее, как и всякая женщина, она обожала поболтать, но разговоры в учительской почему-то всегда нагоняли на нее смертельную скуку. Ирина не любила школу – не детей, а именно школу, с ее косностью и возведенной в ранг добродетели нищетой, с невежеством и ханжеством, всегда оставляющими за собой последнее слово. Ей было жаль бросать детей, но она понимала, что долго так продолжаться не может – либо она уйдет, либо ржавая разболтанная мясорубка народного образования перемелет и ее, превратив в автомат, из урока в урок с умным видом изрекающий прописные истины, бывшие в ходу при царе Горохе. Ее молчаливый бунт был изначально обречен на поражение, и она это знала. Система работала на репродукцию не задающих вопросов исполнителей. Сильные уходили, умные спивались, самые сильные пытались изменить систему и тоже в конце концов либо спивались, либо уходили, большинство же учителей продолжали работать, не ведая, что творят, и не замечая собственного убожества.
Ее рассуждения были прерваны донесшимся из кабинета Александры звуком, похожим на пистолетный выстрел, и раздавшимся вслед за ним протяжным воплем.
– Сука-а-а! – на одной пронзительной ноте тянул голос, в котором Ирина с большим трудом узнала голос Вити (или Мити).
В кабинете быстро затопотали две пары ног, что-то с рассыпчатым шумом обрушилось на пол, и снова раздался похожий на выстрел из спортивного пистолета хлопок. Не удержавшись, Ирина подошла к двери, потянула ее на себя и заглянула в щель: в конце концов, звуки были такие, словно Александру убивали. Кто знает, что может прийти в голову этому Горохову!