Игра без ставок
Шрифт:
С противоположной стороны им навстречу поднялись одетые вразнобой люди. Те тоже шли в атаку, не прикасаясь к куркам ружей и револьверов. Люди Стацюка тоже шли за высокие идеалы, за землю и волю, за то, чтобы ни их самих, ни детей, ни внуков не шпыняли картавые интели и дворянчики, презиравшие, почитавшие за скот людей, кормивших страну тысячи лет.
— Эх, яблочко, цвета спелого, слева красного бьём, справа — белого…
Две правды шли друг на друга, но никогда им не суждено было победить друг друга.
Николай застыл на месте, глядя на разворачивавшуюся легендарную битву, но реальность поплыла, подёрнулась белой пеленой тумана, поглотившего и «зелёных»,
Лицо её тоже совсем не изменилось. Как и голос. Мечта явилась.
— Скажи, ты и в самом деле живая? — Анохин напрягся, он всегда её… стеснялся, стеснялся своих чувств, стеснятся её взгляда и голоса, а с некоторых пор — и воспоминаний о ней.
— Я буду такой, как ты хочешь. Я ведь твоя мечта, — и улыбка не изменилась. Решай, перед тобой — твоя мечта.
Анохин думал так быстро, как никогда прежде. Даже на экзаменах мозг его ленился, если сравнивать с этим выбором в Седом лесу. Прикоснуться к этой мечте, остаться с нею, взять с собой ту, о чём мечтал больше всего на свете? Или искать настоящую, не образ, что помнит сердце, найти ту, с которой нарисовала судьба всего лишь копию, живущую в этом Седом лесу? Но зачем журавль, если есть синица в руке? А может, журавль всё же лучше, потому что журавль — настоящий, а синица — срисованная, вычеканенная на листе бумаги, ожившем здесь, синица-то маску надела, синица в гриме, который должен был слететь. Всё-таки ему явилась радуга после дождя, а не актриса — после бенефиса…
Деревья расступались, туман стыдливо прятался за дубовые стволы, чтобы затем сомкнуться за спиной Николая Анохина. Седой лес прощался с человеком, который смог выйти из него. Таким же, каким был — и другим.
Емельяныч смотрел на Николая издалека. Но в тот раз Степан пожалел о том, что может разглядеть каждую чёрточку, каждый седой волосок в побелевшей шевелюре Анохина. Седой лес никого просто так не выпускал, в каждом оставляя часть себя, отпечатывая свой образ на сердце и теле каждого, кто хоть раз посмел войти туда, где сражались две правды, не в силах победить друг друга…
Баллада о Брилланоне
Сколько можно продержаться в одиночку против двадцати врагов? Скажете, больше минуты невозможно? А если он запрётся в башне? Раз в десять больше? Так вот: Брилланон держался два часа. Ведь он же был не человеком, а эльфом. И его гордость не позволяла ему проиграть каким-то там людям!
Он помнил времена, когда империя Перворождённых простиралась от края мира и до края. И люди были всего лишь одним из вассальных народом, да и то не среди первых, не более!
— Бей! — раздался резкий отрывистый приказ, отданный низким басом.
Через мгновение стены содрогнулись от удара тарана, сделанного из ствола векового дуба. Брилланон помнил, когда из жёлудя проклюнулся первый зелёный росток, ставший теперь коричневым стариком-дубом. А люди его пилили! Хотя бы за это им нет прощения.
— Бей! — снова этот приказ, и стены теперь заходили ходуном.
Брилланон, покрепче сжав рукоятку своего меча: тонкий клинок, заточенный особым образом, легко пробивал человеческие доспехи. Правда, в основном это удавалось благодаря крохотному магическому камню-сердолику, вделанному в гарду… Но должен же быть у каждого народа маленький секрет, даже о существовании которого никому больше не известно?
Так вот, Брилланон покрепче сжал рукоять меча и стал подниматься наверх, по винтовой лестнице, навстречу солнечному свету, пробивавшемуся через каменную кладку.
— Бей! — человек явно волновался, в чём выдавал его голос.
Но новый удар, тем не менее, лишь уверенней последовал за этой командой.
Раздался треск деревянных досок, скрежет ломаемой железной щеколды и радостные возгласы людей.
Этих людей… Их войско заполонило леса Брилланона, как тля — листья берёзы в летнюю пору. И так же, как и тля, от людей никак нельзя было отделаться. Они так же упорно вгрызались в эльфийские леса, приближаясь к самому их сердцу, оставляя за собой лишь пеньки и пепелища.
Брилланон уже был на вершине башни, когда у сломанной двери послышался топот десятков ног.
Эльф ухмыльнулся, взглянув в пропасть, на краю которой стояла башня, а далеко внизу плескалось Море. Голубые брызги с игравшими на них лучиками света манили и звали эльфа, обещая спокойствие и тишину.
Что ж, великолепная смерть для эльфийского короля. Когда топот ног уже слышался у люка на вершину башни, Брилланон решился.
Сбросив зелёный плащ, он развернулся спиной к Морю, а лицом к Лесу. Его королевству, его другу, его любви, его детищу. В глазах цвета неба в погожий летний день над Лесом показались слёзы.
Когда люк распахнулся, и на него уставились лица людей, скрытые за личинами шлемов, Брилланон вскинул меч, салютуя. Но не врагам, нет, люди этого недостойны: он отдавал последнее «прости» Лесу.
Люди остановились в нерешительности, ожидая ловушки. Но эльф лишь улыбнулся, раскинув руки, сделал шаг назад и…
Проклятые люди, убийцы Леса, неожиданно для самих себя подались вперёд, когда Брилланон начал падать.
Последний эльфийский король, даже когда волны сомкнулись над ним, продолжал улыбаться. Пусть люди сожгли леса, убили эльфов, разрушили их города. Но они не смогли отнять у них то единственное, ради чего стоит жить. Эльфы сохранили свою честь и гордость. Они выиграли. А Брилланон остался в веках, смеясь над людьми даже из чертогов Смерти.
Он выиграл, когда глаза его закрылись, а воды Моря обступили его со всех сторон. Он выиграл, а всё остальное было не важно…. Не важно…
Брилланон:
Пусть ломится враг в закрытую дверь — Я дорого жизнь продам! Ведь я Брилланон — эльфийский король, Я видел рассвет Земли. И я не дрожу, как загнанный зверь — Помилуйте, господа! Поет верный меч, рекой льется кровь, А вы полегли в пыли… За шкуру свою трясется лишь тот, Кто жизни-то и не знал, Но я — Брилланон, эльфийский король, И смерти я не боюсь. Взглянув ей в лицо в назначенный срок, Скажу: «Я тебя не звал! Сыграю свою последнюю роль И только потом вернусь…»