Игра Лазаря
Шрифт:
«Открыть задворки памяти» – пришёл на помощь внутренний правдолюбец. – «Если кому-то взбредёт в голову зайти к тебе в комнату, разворошить башню квадратных «паззлов» в углу и собрать обратно в картины – та ещё получится выставка!»
В тот же вечер Лазарь перенёс башню из угла комнаты на балкон и сжёг. Тот ещё вышел костёрчик.
Но чём чаще он задумывался над тем, что сделал, чем чаще вспоминал об этом перед сном в тёмной комнате, беспокойно крутясь под одеялом, тем крепче сжимались его кулаки. Не надо было сжигать! Очень скоро он утвердился во мнении, что совершил ошибку.
«... ярости?»
С того дня уснуть по ночам становилось всё труднее. Сначала сон не шёл минут по пять-десять, что уже являлось рекордом – обычно Лазарь отключался почти мгновенно, и спал, как бревно, до самого утра. Потом промежутки увеличились до часа-двух.
Вопросы, ответы на которые превратились в кучку золы на балконе, нахлынули в одночасье. Как цунами, они накрыли с головой, не дав опомниться. Лазарь безостановочно перебирал в памяти моменты, когда Яника могла вести себя подозрительно или хотя бы необычно, анализировал поведение Бельфегора, Леонарда, Лилит – всех причастных к этой злой шутке. И всё спрашивался: мог ли заподозрить неладное раньше? Мог ли увидеть? Почувствовать?
И чем дольше ему не спалось, тем твёрже он убеждался во мнении – мог. Должен был. Обязан! Эта мысль сводила с ума. Прошлой ночью он не сомкнул глаз почти до рассвета. Только когда в неплотно задёрнутых шторах засеребрилась полоска утреннего света, ему удалось ненадолго забыться.
И снился ему странный сон. Как будто он встретил Янику на улице, в толпе прохожих. На ней был красный парик-каре, в ушах болтались огромные золотые серьги в виде трёх несочленённых капель. Серьги тонко позвякивали в такт её шагам. На улице было довольно шумно, но Лазарь всё равно слышал это назойливое «дрень-дрень-дрень». Он заметил её в потоке пешеходов и остановился посреди тротуара, как волнорез посреди бухты. Уставился на неё в оба глаза, не смея верить на одному из них. Она просто не могла не заметить его – видный, высокий, нечёсаный и небритый, он всегда выделялся в толпе.
Вопреки его ожиданиям, она продефилировала мимо, даже не удостоив взглядом. Последнее обстоятельство так ударило по самолюбию, что он не выдержал. Ухватил её за локоть и развернул к себе. Она удивлённо заморгала натушенными глазами, жирно напомаженный рот приоткрылся, наружу вырвался стон. То ли удивления, то ли отчаяния.
Лазарь как следует встряхнул её.
«Дрень-Дрень!» – отозвались серьги.
– Не узнала? – завопил он дурным голосом, а потом наотмашь ударил её тыльной стороной ладони по лицу. – Я Лазарь!
«Дрень-Дрень?» – удивились серьги.
Он принялся бить её снова и снова, с каждым ударом повторяя: «Лазарь! Лазарь! Лазарь!»
«Дрень!-Дрень!-Дрень!» – отвечали серьги.
В какой-то момент красный парик свалился с головы девушки, обнажив лысый череп, и тогда Лазарь с ужасом понял, что это вовсе не она! Не Яника! В его руках извивается от боли совершенно чужая девушка. Измождённая, избитая, похожая на раковую больную, прошедшую несколько курсов химиотерапии. Кусок умирающей плоти...
Лазарь проснулся в холодном
– Снова записался в качалку, – сообщил Сенс, водя пальцем по жилкам дубовых перил.
На время реабилитации, о «качалке», разумеется, пришлось забыть. Он и сейчас был не вполне здоров, но без физических нагрузок просто изнемогал от излишков невымещенной энергии. Лазарь подозревал, что причина вовсе не в энергии, а в невымещенном либидо и молоденькой медсестричке из травматологического отделения, но развивать эту тему не хотел.
– Угу, – скучно отозвался он.
Минут пять они простояли в молчании.
– До сих пор не верится, что всё это время она была человеком Бельфегора! – наконец сказал Сенс. В последнее время он взял моду повторять это всякий раз, когда не находил иной темы для заполнения участившихся пауз молчания. – Просто в голове не укладывается. И как ты только проморгал?
Лазаря хотел было задать встречный вопрос: как он умудрился проморгать, когда под носом «играли» лучшего друга, но сдержался. О том, что его вообще «играли», знали всего два человека – сам Лазарь и его проекция. К тому же, он и так догадывался о причине. Эмпаты умеют закрывать инсоны от посторонних глаз – вот Сенс ничего и не почувствовал.
– Между ними всегда присутствовало напряжение, – задумчиво ответил Лазарь. – Просто я не замечал раньше.
Он отвечал механически – то, что от него хотели услышать. Из головы не лез сегодняшний сон. Он прокручивал его снова и снова, обдумывал каждую мелочь, её значение. Подсознание явно пыталось что-то сказать, такой сон случайно не привидится. В голове уже формировалась какая-то идея, но он не видел её в окончательной форме.
– Если люди видят только то, что хотят, то почему нельзя наоборот? – вслух рассуждал Сенс. – Ты выглядел не очень-то расстроенным, когда выгонял её. Но, я думаю, тебе гораздо хуже, чем ты показываешь, – он вопросительно посмотрел на Лазаря. – Между вами, вроде, что-то наклёвывалось?
– Ничего особенного, – пожал плечами Лазарь. – Был обоюдный флирт, не более.
– А ты изменился, – заметил Сенс. – Стал потише. Раньше-то тебе рот и кляпом не заткнёшь. А теперь ни острот, ни шуточек. И куда всё делось?
Лазарь не знал. Он завороженно смотрел вдаль. Отсюда, с холма, открывалась чудесная панорама города. Где-то там сейчас ходит Яника? Его вдруг разобрало любопытство: чем она занята? С кем говорит? Что ест? Куда идёт?
И вдруг идея сформировалась! Открылась, как устрица с жемчужиной, окончательная и ясная.
– Думаю, это временно, – продолжал беседовать сам с собой Сенс, – и скоро обязательно прой…
– Я пойду за ней, – сказал Лазарь и взглянул на друга.
– За кем? – моргнул Сенс.
– За Яникой, за кем же ещё? Я собираюсь пойти к ней в инсон и вернуть её.
У Сенса отъехала челюсть.
– Значит, я прав… Тебе и правда нелегко…
– Только когда ты рядом. Ты меня грузишь. Мне отлично! Мне замечательно! Я просто хочу закончить начатое. Зря, что ли, месяц гипс таскал?