Игра Леона
Шрифт:
А слегка пьяный скорее от обряда, чем от пива Леон шёл знакомой дорогой ведущей к дому Алисы. Он помнил слова деда о том, куда следует нанести первый визит после обретения статуса совершеннолетнего. На его поясе висел легендарный нож. Но и это не стало главным сегодня. Леон превратился из мальчика в мужчину. Пусть нож был хоть трижды святым, сам факт опоясывания значил для мальчика гораздо больше. Нож великого предка, это как старая картина. Стоит дорого, но краски полиняли и потрескались, рама рассохлась, позолота с неё давно осыпалась. Лишний раз и в руки-то взять боязно. Но престиж обладания шедевром перекрывает
Так он и шёл. Пока не нарвался на шесть братьев Мяоконнин. Трое, включая Саварру, перегородили ему дорогу. Трое других зашли сзади, отрезав путь к отступлению. Все шестеро один здоровее другого. На что младший был крупнее Леона, на фоне старших несостоявшийся игрок смотрелся как едва прозревший щенок рядом с матёрыми волками.
Намерения парней были прозрачней воды в ручье. Они стояли и ухмылялись. Никто даже не пытался сделать первый шаг. Они желали вдоволь насладиться своей властью над судьбой обречённой добычи. Хотели видеть страх в глазах новоявленного «вождя» клана.
«Охотник никогда не смеётся над дичью» – вдруг промелькнула в голове Леона чужая мысль. «Либо убьёшь ты, либо сожрут тебя». Парень растерялся. Кто-то другой завладел его телом. Кто-то очень сильный и жестокий. Жалеть этот кто-то не привык ни женщин, ни детей. Рука уверенно потянулась к ножу.
– Уходите, – из последних сил попросил Леон.
Сопротивляться духу Великого охотника становилось невмоготу. Тот жаждал битвы и крови. И численное превосходство врагов лишь распаляло его. Леон осознал в эти мгновения, что дед ничуть не преувеличил в своём рассказе свирепости и безжалостности их предка.
– Вас сейчас убьют, – выдохнул новопосвящённый мужчина.
Старшие оглянулись. И не напрасно.
Недаром Великих вождей когда-то было двое. На смену жестокости старшего пришла мудрость младшего. Того, который всегда изображался на картинах и в скульптурах ниже своего старшего брата. Может его дух, а возможно просто предчувствие привели девочку сюда. А с ней и весь клинок.
Братья Мяоконнин стояли в окружении бойцов школьной Команды. Вариантов не существовало. Это понимали и старшие, и сам Саварру. Но гордость требовала своего. И тут перед несостоявшимся игроком вышла она.
Что было в этом взгляде? Сожаление? Участие? Или просто превосходство? Она словно знала, как с ней собирались поступить братья. Знала и сожалела о них.
– Не надо мне мешать, – не своим голосом произнёс Леон. – Это моя добыча.
Древний нож легко вышел из ножен. Рука убийцы обняла рукоять. Перед братьями стоял уже не Леон. И они это поняли.
– Это моё мясо! – снова произнёс вождь. – Я отрежу им уши и преподнесу в подарок их матери. Я распорю им животы и их кишки набью фаршем из их ляжек!
Это был уже не Леон. Это был хозяин ножа. Настоящий хозяин. Даже Команда отступила на несколько шагов. Сейчас их вождь мог не разобрать, кто тут свои, а кто чужие. Только один человек мог утихомирить дух Великого Охотника.
– Не надо, – произнесла девочка. – Это не та кровь, что тебе нужна. Я дала ножу кровь. Я вызвала тебя. Подчиняйся моей крови!
Просто произнесла. Но эффект оказался потрясающим.
Древний предок покинул тело и разум Леона. А братья Мяоконнин бросились наутёк. Трое успели обмочиться.
Их мама особенно усердно молилась в этот вечер. Великий охотник сохранил жизнь её детям. Всем шестерым. Может и не их заслугой. Но молилась она не только во спасение. Великий охотник никогда не прощает никого. Он запомнит оскорбление. Не Леон. А тот, чей нож он теперь носит. И придёт момент, когда месть совершится.
Только Шаман мог попытаться снять проклятье. И на следующий день она пошла к нему. Он не просил. Но она продала все свои украшения, чтобы умилостивить богов.
Каких богов? Плевать ей было. Хоть каких. Хоть старых, хоть пришлых. Хоть идолов, хоть того, что распят на кресте. Важен был только результат. Мать во чтобы-то не стало должна спасти своих непутёвых детей. Пусть пятеро из них считают себя мужчинами. По большому счёту только из-за того что на их поясах болтаются ножи. Но именно слабой женщине предстояло бороться за их жизни.
Шаман встретил её неприветливо, ибо уже знал о происшествии с братьями Мяоконнин. Как лицу ответственному за мистическую составляющую часть жизни общества ему очень (мягко сказано) не понравился поступок сыновей просительницы, коим оказались разбужены силы, дремавшие много веков. Он даже не стал раскладывать руны. И это показалось женщине плохим предзнаменованием. Раньше он так никогда не поступал. Кости с нацарапанными значками брошенные на стол или любую иную подходящую поверхность всегда говорили о прошлом и предсказывали будущее. Вот только теперь он зажал их в кулак. А кулак поставил прямо перед ней.
– В этой руке твои сыновья, – произнёс он.
Но кулак не разжал.
– А вот это он.
Его левая ладонь начала двигаться над зажатым кулаком. Ладонь двигалась неторопливо. Она словно желала что-то внушить зажатым в правом кулаке костям. Кулак задрожал. Сначала едва заметно. Однако с каждой секундой амплитуда его колебаний всё нарастала. Женщина, с трудом оторвавшись от созерцания происходящего, подняла взгляд на лицо старого колдуна. И ей стало совсем не по себе. Тот явно прибывал в полной растерянности от того что не контролировал поведение своей правой конечности с зажатыми в ней рунами. А тремор тем временем через его предплечье перекинулся и на плечо, собираясь вероятно подчинить себе всё тело. Только теперь спохватившись, он прекратил пассы, накрыл кулак левой ладонью и прижал его к столу. Рука прекратила дрожать, пальцы разжались и кости рассыпались по столешнице. Случайно или нет, но они легли двумя группами по три в каждой.
Шаман, опершись на руки, навис над сложившейся комбинацией. Некоторое время он молчал, пытаясь понять послание свыше. В том, что это настоящее послание, а не случайность старик уже не сомневался. И трактовать его следовало верно. А не так как он поступал, обычно давая волю своей фантазии или подстраиваясь под желание просителей, когда разбрасывал кости перед наивными и доверчивыми горожанами. Те частенько обращались к нему за советом в делах, как правило, хозяйственных и прочих житейских. И он удовлетворял их интерес исходя из собственного богатого жизненного опыта, а отнюдь не на волеизъявление богов. Да и боги раньше ни разу не вмешивались так явно в его работу. Тем более теперь их знаки следовало интерпретировать безошибочно.