Игра на вылет, Кохановский Игорь Васильевич

Игра на вылет

5.00 + -

рейтинг книги

Шрифт:

Наша связь

И.Л.

С вашим уходом из жизнимне вспомнилась вдруг вся жизньв интимных сюжетах капризных,таивших судьбы сюрприз.Когда оглянёшься строгона чувств промелькнувших разброс,то видишь, что так немноговлюблённостей в прошлом сбылось.Разовые интрижки,как говорится, не в счёт,ходок таких делишкичувства не знали улёт…Когда-то в юные годывлюблённость была – мой код,и этого кода аккордыозвучивали полётюности, что парилана крыльях, лёгких, как пух,его потом память хранила,внеся в греховный гроссбух.Сегодня, листая страницыгроссбуха безумства дней,я, как сейчас, вижу лицаодно другого милей.Я только в красавиц влюблялся,всем прочим их предпочтя,вкус флирта вкушая, как яствавкушает уже не дитя.Но почему-то влюблённостьвдруг таяла без следаи уходила в ту область,где новых встреч чередазвала в неизвестность страсти,где близости новизна,забыв про интрижек напасти,шаманила, как весна.Впервые меня влюблённостьнакрыла, как моря волна,даруя чувств окрылённостьи жаркие ночи без сна……У нас было целое лето,и море, и Макопсе,где наши два силуэтасливались в соитья красе.И вдруг разбежались под осень,умытую грустью дождей…Краса разбивалась оземьобыденностью ночей…А ведь, признаюсь честно,знал, как озноб на ветру, —если не будем мы вместе,я тут же сразу умру.Но всё обернулось лажей,надоевшей душе моей…Похожее не однаждымне встретится в промельках дней……Потом был марьяж марокканки…Друзья называли тактебя за твой нрав хулиганки,за смуглость и резкость до драк.Давнишние печали…Я был той ночью с другой,но ты появилась случайно,устроив мне мордобой.Разодрала мне в клочьясвитер крутой фирмы …После той памятной ночи,конечно, расстались мы.…Потом была прелесть-татарка,взбалмошная, как бес,яркая самка-дикарка,до жути любившая секс.Она была супермоделью.В американском турнепрестиж наш всего за неделюподнялся с ней, как на волне.В журнале «Америка» вскоребыл снимок: показ наших мод,и к ней, как к богине в фаворе,зевак сброд ликующий льнёт……Потом была фея степенства,и в письмах на Колымуона рисовала портрет свой —девица грустит в терему.И этой художницы милойв письмах ко мне в Магаданрисованный облик унылыйскрашивал те года.…Потом в Магадане холодномвозникла из жарких Сочейнравом капризным и гордымженщина жадных ночей.Но непонятная тайнавозникла на месте пустомпропастью провинциальной —несовпаденьем во всём.…Потом появилась, как чудо,как пламя не из искры,и просто невесть откудамилейшее диво Москвы,похожая на Одри Хепбёрн,и флирты ушли в запас,и с ней свой последний номеротыграл разбитной ловелас…Теперь это всё далёко.Влюблённостей чередакажется шуткой рока,коварною, как всегда.Коварство в её мимолётностии в краткости колдовства,подсказанного влюблённостивзбрыками естества.И всё же из нынешней дали,как прошлое ни назови,оно как само оправданьебезумств молодой крови.Конечно, таким безумствамнедолгие дни суждены,с извечною ноткой грустнойтеперь они словно в тени…Но всё это померкло разом,словно сравненья боясь,пред новой любовной связью —такой была наша связь.И прежние все мелодрамы,раскрасившие мою жизнь,забылись в момент, когда мыс вами пересеклись…Вы были столь утончённыи столь изящны в любви,что вмиг стали просто никчёмнывсе прежние дивы мои.Я

словно впервые в жизнинашёл то, что и не искал,а встретил нежданным сюрпризом,сразившим меня наповал…Как будто впервые женщинаот пяток и до ланитоткрылась мне сутью вещею,какой была только Лилит…Как будто само совершенствоженщиной во плотиоткрыло мне тайны блаженстваи горечи впереди…Вам было всего лишь 20,мне 39 лет…Мы стали с вами встречаться…Шальной нашей связи сюжетжил сорок четыре годаи не слабел ни на миг,словно любви природа,чувств постоянный час пикнам даровав когда-то,поддерживала этот часэмпатией, столь богатой,что так сближала нас…То ль мерещится, то ль завещано,что за всю мою долгую жизньу меня была одна женщина,это вы – рока главный приз…Все другие когда-то романы —словно чёрные дыры муры,словно в молодости своей раннейбыл в плену у пустой мишуры.Только с вами узнал я ту радость,что окрашивает серость днейв краски, лёгкие, словно праздность,и в ярчайшие, как юбилей.Это вы, моя ненаглядная,незабвенная счастья мадамподарили мне…Жизнь нескладнуюсвоюброшу к вашим ногам…Сорок четыре года…Вы так внезапно ушлииз жизни,что кода уходапечальная,где-то вдаливсё длится, особо ночами,когда, уняв слёз поток,меня заточает отчаяньев свой болевой уголок…Я плакал почти две недели,потом слёз иссяк запас,но жуткое чувство потериобворожительной васменя не отпустит, пожалуй,и до скончания дней,и неодолимая жалостьк вамстанет сутью моей…И неудержимость стона,что вырвется вдруг из груди,да слеза навернётся невольно,ёкнут болью, что не позади,что и впредь эта боль мне скажет —такие, как наши, года,неутолимые жаждойвстреч,быть могут лишь однажды,повтор их не мыслим даже,а память о них – навсегда…15–16.08.2020

Замять памяти

Владимиру Высоцкому

Снежная замятьдробится и колется…Сергей Есенин

Снегом не разжившийся январьслякотью асфальт желает маять…Я смотрю на новый календарьи на дату, что запала в память.Эта дата – и Татьянин день,и рожденья моего дружочка,да простят мне сантиментов теньради незабвенного Васёчка —так со школы, в дружбе утвердясь,называли мы друг друга в шутку,ибо стали запросто вась-васьсразу и отнюдь не на минутку.Проснулась задремавшая метель —белая, шикующая замять,и, былого вспомнив канитель,на меня с улыбкой смотрит память.С ней устрою нынче рандеву,свидетельницей незабытой были,и вновь увижу, словно наяву,какими с другом мы когда-то были.Промелькнувших, незабвенных летзамять памяти отчаянно дробитсяна всех тех, кого уж с нами нет,словно колется, их воскрешая лица.В день такой пристало вспоминатьтолько всё хорошее, вестимо.Но не сходит что-то благодатьв душу… Почему – необъяснимо…Видимо, уж больно далековремя то, беспечное, как юность,где жилось и думалось легко,и где жизнь не мчалась, а тянуласьи таким манила впередизамыслом, рисковым и туманным,что теперь, когда всё позади,замысел не выглядит обманом.Вот опять в твой день рожденья, друг,начинают все телеканалы,впав как в недержания недуг,восхваленья расточать обвалы.В этот день ты – словно модный тренд,ибо, как никто, ты современен —в играх с властью твой экспериментоказался попросту бесценен.Ты прости, но стал я не любитьпосиделки эти в день рожденья,где похвал уродливая прытьвызывает только раздраженье,а твои шедевры терпят крах,перепев их – как шаблон безвкусья,что царит на этих вечерах,от чего невыносимо грустно…Перепев тебя чреват всегдасменой стиля, как канвы спектакля,словно родниковая водакипячёной вытеснена нагло.Да, тебя скопировать нельзя,а переиграть – пусты старанья,и смешны растраченные зряголоса бескрылые страданья.Просто особливый тембр твойи твоя алхимия актёразавораживающей игройпокоряют вмиг, без разговора.И, когда народ покорный нашвтихаря на кухнях лишь хихикал,ты вовсю смеялся, дерзкий шаржвыдав нам на затхлости улики.Ты был хриплым голосом страны,совестью её и забиякой,не щадившим дело сатаны,что давил сгущающимся мраком,что зажал тебя в свои тискии терзал, как загнанного волка,но ты лихо вышел за флажки,егерей партийных сбивши с толка.Твоего крутого бытияныне разбирают мелочовку,случаи загульного питьяобходя достаточно неловко.Вслух о том не говорят почти,а намёком только, между строчек,словно в неком смысле взапертипребывал тогда мой друг Васёчек,где под кайфом можно ни о чёмне грустить сознанием угасшим,наслаждаясь всласть параличомразума, на время бесшабашным.Понимаю, вспомнив наши дни,что безалаберность, как зла приманка,соблазнила как-то исконишалого тебя, как шарлатанка.Соблазнила, и ты сдался ейна беду планиде и таланту,чтобы стать заложником страстей,ведущих жизнь к досрочному закату.Что теперь об этом говорить,ты ушёл внезапно – вспомнить страшно,смерти проиграв свой способ житьв личной с нею схватке рукопашной.Ты актёр был и в быту играл,где импровизировал успешно,жизнь ввергая в шумный карнавална юру державы тьмы кромешной.Твой азарт и притащил к беде,к пропасти духовного коллапса,привязав, как цепью, к наркоте,с коей ты играл и доигрался.Дыховичный, увидав людей,вкруг тебя тогда мелькавших клипом,бросил, что сей выводок чертейк гибели тебя убойным клиномприведет однажды. Он был прав —те, кому безвременье вручилотвой талант, сжимали, как удав,жизнь твою, приблизив день кончины.Ты стал ценить в приятельской гурьбелишь тех, с кем быть в гульбе весьма вольготно,льстивая же преданность тебе —пропуск в круг друзей – кому угодно…Знаю тех, с кем ты тогда кружилв компашке, незатейливой и тусклой,где ты возвышался, как транжир,и кумир, обласканный по-русски.Ты там, как ни печально, пребывал,где бред загула тешил, как бравада,и своей судьбы беспутный балдовести сумел-таки до ада.Видимо, сознания потокговорил тебе в часы прозренья,как ты в этом мире одинок,не сказав, где кроется спасенье.Это одиночество твоёмучило тебя как безысходность,где лишь морфий – пропуск в забытьё —тяжесть бытия менял на лёгкость.Средь шестидесятников – изгой,хоть поэты – лидеры эпохи —расточали все наперебойв адрес твой одни лишь «ахи»-«охи».Но и тот, кто за твоих «волков»пред тобою преклонил колени,равным вновь признать был не готов,хоть ценил талант твой как явленье.Время всех, как истины закон,по местам расставило, как надо,из кумиров канувших времённету никого с тобою рядом.Ты один красуешься, как перст,как сомнений наших вдохновитель,как средь гор обычных Эверести как с мраком времени воитель.И твоя «Охота на волков»отражает наши дни зеркально,а мишенью яростных стрелковстал герой сегодняшний, реальный.Выходил не раз он за флажки,был слегка однажды даже ранен,но бессильны перед ним стрелки,ибо ловок этот умный парень.…Есть одной гипотезы посыл:если б жил поэт не так, как вышло,он, наверно, бы не совершилдела, предначертанного свыше.У дилеммы сей ответа нет,потому как видеть мы не можем,что он сделал бы за смену лет,в коих бы без плена пьянства прожил.Всё пошло так, как пошло… Увы…Но уж сколько лет после уходабаловень успеха и любвипеснями живёт среди народа.Мы с ним непохожим шли путёмкаждый к заповедной своей цели,и заботясь только об одном:делать то, что делать мы умели.Эти-то различные путинас, в конце концов, и отдалили,а потом и развели почтипагубных сует житейских вилы.Один эксцесс меж нами промелькнул,когда ещё дуэт наш не распался…Конфликт растаял, как досадный гул,но он достоин краткого рассказа.Как-то раз один приятель мойв НИИ каком-то на концерте тайномуслышал от тебя рассказ живойи удивлён был им необычайно.Ты что-то обо мне там говорил,о песне моей с памятной судьбою,и прежде, чем её спеть, объявил,что к ней мотив придуман был тобою.Я знал, что ты подспудно ревновалменя к успеху песни моей главной,чья популярность, как любви запал,взорвавшись, разливалась, точно лава.Помню – ну, и злость меня взяла! —я позвонил, чтобы отбрить за это,сказав в сердцах: «Васёк, что за дела?Причём тут ты и моё “Бабье лето”?»Ты залепетал: «Прости, Васёк!Так получилось, видно, бес попутал,порой и самому мне невдомёк,что я несу со сцены, пьяный будто.На днях прислали из ВААПа мнеписьмо, где среди списка моих песен,есть и твоя. Чтоб мне не быть в говне,давай махнём в ВААП сегодня вместе,и при тебе я напишу вердикт,что “Бабье лето” не моё, вестимо…»Таким был мимолётный наш конфликт,хотя моя досада объяснима.Мы съездили в ВААП. Ты написална бланке сей внушительной конторы,что песня не твоя.Таков финалпочти что назревавшего раздора.В дальнейшем эта подпись помогламне узаконить авторство на песню,изъяв её из-под его крыла,ибо концерт пластинкой стал известной.А разошлись мы с ним, когда слегкастал смотреть он на мои потуги,не могу сказать, что свысока,но как смотрят только на досуге.За его привязанность ко мнея прощал ему грехи-изъяны,что вскрывались в трезвой тишине,лихо укрываясь в нём по пьяни.Он вроде был готов не напоказпожертвовать последнюю рубашку,но лишь для того, чтоб в энный разизобразить житуху нараспашку.Он мог наобещать вам сто пудовтого, о чём вы даже не просили,на вас обрушив кучу красных слов,чтоб только в сей миг выглядеть красиво.Он подарить под настроенье могчто-то, щедротою ошарашив,а назавтра, подыскав предлог,просил вернуть подарочек вчерашний.Главным для него была играв дружбу, в буффонаду, в благородство,прочее мелькало как мура,вовсе не достойная потворства.Он был как человек непрост весьма,и с ним бывало часто неуютно,когда он, как капризная зима —то в оттепель уйдёт, то в холод лютый.Да, он умел очаровать людеймужской и бесшабашною манерой,а что несимпатично было в ней,неважно в наши дни уже, наверно.Его бездомность – многих бед причал,оставшийся в былом, но всё же, всё же…Со временем талант его крепчал,он постепенно чувствовать стал кожей,что жжёт своими песнями сердца,и это пламя всем необходимоне то чтобы как слово мудреца,но как вздох-выдох посреди малиныудушья непроглядного «совка»,с которым он наладил было связи,когда чья-то незримая рукаему служила верно тайной мазой.В нём был обыкновенный эгоизмкак запоздалое самосознанье,что он теперь для всех, как главный призза их обворожённое вниманьек нему – кумиру миллионных масс,представшему одною из отдушинв эпоху, утвердившую маразм…Такой эпохе бард-мессия нужен.Была любовь к Марине – словно стон…А их роман, как блеск его сюрпризов,напоминал, как всё, что делал он,игру с судьбой и ей же дерзкий вызов.Мол, вот какая мне нужна жена —кинозвезда, красотка, иностранка,и пусть мне вся завидует страна,ведь зависть – популярности изнанка,где пересудов суетный искус,как жареная притча во языцех,и вся шумиха эта только в плюс,в её соку так сладостно вариться…Их связь необъяснима, как тайфун,что набирает мощи постепеннои переходит медленно в канунвзаимной вспышки чувственного плена.Неистовым напором сражена —в нём виделась его мужская сила,и, как гитары чуткая струна,она ему сдалась и полюбила.Было что-то в их шальной любвиот порыва взбалмошного ветра,что решает прихоти своив пику всем любым табу и вето.Как же на свидание рвались,как опустошались расставаньем,словно всякий смысл теряла жизнь,их разъединяя расстояньем…Ты попросил однажды – сам не мог —встретить в Шереметьеве Марину…Едва она ступила на порог(я и сегодня вижу ту картину),вы бросились друг к другу, словно хошпреодолел вмиг нетерпенья кризис,и вас обоих просто била дрожь,заждавшуюся предвкушая близость.И вам плевать, что кто-то рядом был,вы попросту меня не замечали,вас захлестнули враз азарт и пылстрастей, что утоляли все печали.Свидание звучало, как припевпесни, что благословлялась Богом…От любви к Марине ошалев,ты уж не был одиноким волком.Ваша ослепительная связьвиделась не то что эпатажем,но шумихой всё же взорваласьв сереньком «совке» тогдашнем нашем.Но параллельно быть ещё моглиинтрижки или разовые ходки,без коих ты – как лодка на мели,ты не был никогда такою лодкой…Матушка моя, журя поройза то, что ты был вечный полуночник,бывало, спросит шуткой озорной: – Ну, как дела, шалун-многостаночник?На что ты тоже шуткой отвечал,мол, еле успеваю всем на зависть,над песнями колдую по ночам,тогда любовью уж не занимаюсь…Покой тебе был попросту смешон,ты был во всём безудержный трудяга,и, несмотря на пакостность времён,упрямо только вверх шёл шаг за шагом,частенько недовольный, что посевне те давал вдруг всходы ненароком…Твой натянутый струною нервтворчествабыл жизни тайным роком.Ты не зря не ставил ни грошавремени, когда вдруг не случалосьрождение стихов, когда душавдохновенья не ловила радость.…Любым страстям отмерен, видно, срок,и ваши бесконечные разлуки,в конце концов, приблизили итог —брак треснул, не разъяв пока вам руки.И стал, похоже, тяготиться тыпрекрасной вашей необычной связью,а прежняя любовь до немотыперекликалась с тайной неприязнью.Менять судьбу недоставало сил,ты волочил ваш брак, к нему привыкнув,но сей союз тебе уж был не мил…Уход твой – как безвыходности выкуп.Слуга театра и заветных струн,ты, как герой одной из своих песен,был тоже врун, болтун и хохотуни слыл таким, блудя и куролеся.…Случились непростые времена,когда мне помощь друга непреложноощущением плеча побыть должна —иначе всё же узы дружбы ложны.Я его плеча не ощутил,или он бессилен был помочь мне,но с тех пор надёжный дружбы тылстал, увы, иллюзией побочной.Ну, а потом предлог cherchez la femmeвдруг влез наветом в наши отношенья,чтобы идти за нами по пятам,и этим углубляя отчужденье.Исправить что-то – всё равно, что тутметаться в выяснений паутине,иль рядовой опровергать абсурд,или уют искать на гильотине…Вот так мы отдалились навсегда,хотя пересекались вновь и часто,да и к прежней связке сквозь годаощущали всё же, что причастны.Я понимаю, кажется, теперь,причину, нас разведшую когда-то,как одну из множества потерь,в коей быть не может виноватых.Просто дружба – молодости клон,время шумных сходок и пирушек,замыслов стремительный разгони мельканье ветреных подружек.Вспомнился охотничий рассказ,словно чтоб в сюжет добавить строчку,ибо он был именно про нас:большие лоси бродят в одиночку…И когда мы встретились, считай,за три года до твоей кончины,радость этой встречи невзначайогорчила лёгкая кручина.…Майский праздник. В Красную Пахру,а точней, в дом творчества «Известий»,по делам я в этот день махнул,парканулся в отведённом месте,рядом с «Мерседесом» —я-то знал,кто машины сей владелец знатный…Тут как тут и ты, как будто ждалнашей встречи, столь невероятной.Мы обнялись.– Ну, как дела, Васёк?– Нормалёк. Ты как здесь?– Да Марина приехала и на один денёкзб город смотать уговорила.Я сауну сейчас тут заказал.Пойдёшь?– А то, Васёчек! С наслажденьем…Той сауне я ставлю высший балл,как нашему забытому общенью.Мы провели с тобой там шесть часов,разговором насладясь и паром,не ведая, что промельки годовне наградят нас вновь столь щедрым даром.Как будто прежней дружбы ренессанс,хотя, казалось бы, какая малость…Кстати, был тогда один нюанс,новую в тебе открывший странность.Ты без умолку держал свой монологво множестве сюжетов, в разных лицах,словно, в раж войдя, никак не могв этом кроссе фраз остановиться.Внове это было наблюдать —понял я, что ты, друг, не в порядке,и заветной встречи благодатьгрустью вдруг окрасилась украдкой.Врач один поведал мне потом,что в таком сплошном потоке речикроется опаснейший симптом —мозга незаметное увечье.И, увы, процесс необратим,и его развитью нет блокады,и ничто не может сладить с ним,как с началом личности распада —то расплата за былой гудёж,за паденье в пагубное пьянство,за больницы морок, где, как бомж,к жизни возвращался ты лекарством.Помнится твой в Магадан прилёт,мы тогда всю ночь проговорили,ты свои мне, а я в свой черёдпро свои тебе поведал были.То есть был нормальный диалогдвух друзей, не видевшихся долго…Тот же непрерывный слов потоксбил меня тогда, конечно, с толка.Ты с досадой злой поведал мнепро иезуитские запретына концерты, ставшие вполнетворческими встречами с поэтом.Твоих фанатов пёстрая средарвалась услышать в те глухие годы,когда гонений била череда,стихи вольнонаёмника свободы.За свободолюбие твоёкак тебя клевало постояннопакостных зоилов вороньё,и душили сук партийных кланы.Но особо горькою былаистория, ударившая сильнопо самолюбью, ибо «Купола» —песня, что написана для фильмадруга закадычного – Митты, —хороша донельзя и поныне…Как же был разбит обидой ты,что ей места не нашлось в картине.Этого всего я знать не знал,видя популярность, обожаньеи восторгов неуёмный шквал,что тебя повсюду окружали.Понял я, как стало нелегкожить тебе в стране недозволений,как недоуменье великоу Марины от запретных рвений.И ещё я понял, что у васотношенья близятся к разладу,ибо выраженье её глазвыдавало скрытую досаду —прилетела на три дня всего,а супруг на целый день исчезнул,будто бы важнее для негоне она, а с другом парить чресла…После незабытой встречи тоймы ушли на прежние орбиты,и, вернувшись было к нам с тобой,связь исчезла тихо, без обиды.Каждый гнал коней своим путёмв плену безмолвья парадигмы ада,чей извечно сонный окоёмпробуждался хрипотцою барда.Промелькнувших лет калейдоскоп…На былого переосмысленьенатолкнул досадный, как озноб,дифирамбов хор в твой день рожденья.Я приглушаю звук, чтоб сей шабашне делал из тебя персону хайпа…Мне вскрыл вновь мир полузабытый нашвоспоминаний беспощадный скальпель.И замять времени отчаянно слаба,как вьюга снежная перед весной грядущей,и песен заповедная судьбаокажется не раз вновь в самой гущедней наших, что слагаются в года,сим ходом лет стремясь печально ранить …Мне память всколыхнула, как дуда,январских дней бушующая замять…Твоя жена, разбитая судьбой,однажды, после твоего уходасказала, что контужена тобойна все её оставшиеся годы.Вновь слышу грустный – и не без причин —Марины голос, боль её и муку:«Тебе Господь бесценный дар вручил,ты ж, как босяк, сей Божий дар профукал…»Сказать могла такое лишь она,спасавшая тебя не раз из ада,и ей одной лишь ведома цена,что предъявила жизнь с тобою рядом.Её обиду можно объяснить,а эту фразу бросила обида,та, женская, когда любви их нитьизмен узлами вся была увита.Открылось это всё уже потом,после

кошмара твоего ухода,ворвавшись в жизнь Марины, как погром,как песни неудавшаяся кода.Но фраза та лукава… Не секрет,что, признанный всею страной буквально,ты состоялся как большой поэти как актёр, во многом уникальный.Да, это всё к тебе, мой друг, пришло,когда тебя уж не было меж нами,как будто духу времени назлоза то, что новый день – в былом корнями.Ты мне в далёком прошлом посвятилбольше, чем кому-то, своих песен —их ровно пять, как будто пять светилзаброшены тобою в поднебесье.Не все они остались на слуху,а парочка из них почти забыта,но помню, что дало толчок стихуи вдохновило чем перо пиита.И пусть их спрятал времени туман,зато звучит, как давних лет примета,твой хит – «Мой друг уехал в Магадан»и спетое тобою «Бабье лето»,что по белой зависти к тебенаписал я в целях охмуряжа…Песня в унисон тех дней гульбестала гимном у компашки нашей.Репертуар твой, пролистав года,смотрелся всё сложней и интересней,но в каждом из концертов завсегдамоей ты исключенье делал песне.И её известность, и успехсвязаны с тобой неотделимо,ты ей обеспечил путь наверх —в шлягер знаменитый и любимый.Твой голос иногда мне душу рвёт,саднит, как нарывающая рана,как твой нелепо прерванный полёт,как твой уход, случившийся так рано…Досады шлейф влачится, словно вестьвоспоминаний, коих молча множит…Звучит, не умолкая, память-песнь,звучит и смолкнуть попросту не может.И, вторя ей, вдруг скажет имярек,растроганный былого панорамой:«Мы все тобой контужены навек,и каждый – словно собственною драмой».

На грани фола

Иных судеб пересеченье —слепого случая игра —не помнится через мгновеньекак недостойная мура.Но небанальное начало,красивое, как пируэт,как будто смело обещалоим долговременный сюжет.Она – милашка и уфимка,он – сноб, москвич и ловелас…Их встреча стала как заминкас намёком призрачным на связь.Она ему, шутя, призналасьв придуманной ею любви,в стихах представив эту шалость,не побывав с ним визави,а лишь его услышав песнии прочитав его стихи,что были чуточку известней,чем ловеласовы грехи.Она держала скромный бизнес,и сам Париж бывал готовпредоставлять ей даже в кризисмодели шляп любых сортов.Владела кое-как французским,ну, а Париж, как Мекку мод,любила истинно, по-русски,как вкуса высшего оплот.Ещё она писала песнии исполняла их сама,они, без всякой лишней лести,бывали недурны весьма.На почве песен, между прочим,знакомство их и началось,прельщая замыслом порочным,где секс таит свой наглый спрос…Она – лихая бизнесвумен,он – рифм слуга и бонвиван…Их вечер был слегка безумен,суливший бешеный роман.Он пригласил её на ужин,ну, а потом – к себе домой…Она была ему послушна,хоть видела его впервой.…Рекой лилось киндзмараули…Симпатий вспыхнувшая властьвелела, чтоб они нырнулив соитья пагубную страсть…Но не случилось. Их несходствобезумья снизило поток……Она играла в благородство,а он был признанный ходок.Она хотела светской дружбы,бесед о таинстве стихов…Ему другое было нужно —альков, и без обиняков…Он видел в ней шальную самку,и не скрывал свой интерес,и не хотел играть в обманкуи сразу вёл упрямо в секс.Атака поцелуев долгихсклонила к близости почти…Но спрятанное чувство долгаеё заставило уйти.Она была замужней дамойс набором вычурных манер,считая, что так сразу, прямонельзя бросаться в адюльтер.И убеждала бонвивана,что секс с ней нанесёт, ей-ей,его душе такую рану,что проклянёт он близость с ней.Его природное беспутствотут возмутилось вихрем бурь…Провинциальное занудствоего взбесило, словно дурь.Он высмеять решил занудусолёной шуткой площадной,представ попутно на минутукак греховодник записной.Черкнул прикольное условьеей на e-mail, почти картель:«Ты дай мне справку о здоровьепред тем, как лечь со мной в постель,раз ты призналась мне невольно,что мне от близости с тобойневыносимо будет больно,и я замучусь, как больной…»Он ждал ответа, как обратку:мол, и тебе бы, дуралей,мне предоставить надо справку,что со здоровьем всё о’кей…На этот пас крутого стёбаон и рассчитывал в душе,но победила просто злобана столь фривольном кураже.Подначка крепкого посолабыла не понята мадам,ибо прикол на грани фолабыл явно ей не по зубам.Сегодня модно оскорбляться,и вот уже прикольный стёбстать может верхом святотатства,как будто в каждом спрятан поп.И вспыхнул гнев провинциалкибазарной склочностью словесв безудержности перепалки,словно в неё вселился бес.Он попытался было ловкостихами женский гнев унять,но эта милая уловкане повернула ссору вспять.Она на грубость нарывалась,несла такое, ё-моё,такую гнусь, такую гадость,что стыдно было за неё.Ему, конечно, было жалкоеё, глупышку, но потомон понял, что пора на свалкуотправить этот весь дурдом.Их эсэмэсками азартнонедолгий завершился бал…Всё начиналось так занятно,и так уродлив был финал.Ведь зарекался не однажды:с провинциалками – ни-ни,они воспитаны неважнои дурновкусию верны.А вкусом обладать хорошимво взглядах, навыках, во всём —важней, нужней и даже больше,чем обладать большим умом.Провинциальные же нравы —обычно скучный моветон,заметный, словно оттиск травмы,возникшей века испокон.Превратно понимая блага,они всегда держали курс,как на огни универмага —отнюдь не на высокий вкус.Конечно, стёба дерзкий выпадобидчив, груб, лукав и зол,рисковый, как издёвки выверт,но обалденный, как прикол,увы, не оценённый дамой —а зря! – прикол предполагалне ссору в стиле мелодрамы,а шанс ответа наповал…Был пошлому скандалу близокмотив разрыва напрочь, вдрызг…Лишь память бередил, как призрак,как отблеск тайны одалисок,её губ натиск и изыск…Он не корил себя нисколько,что вляпался, как в анекдот…И всё ж в душе саднило горькоза столь нелепейший исход.Его прикол был тем посылом,что пустошь будней заполняли вывертом своим постылымсмирял тоски девятый вал.Ему банально было скучно,и, дабы скуку укротить,он случай приспособил ушловзбодрить самца святую прыть.Хотя, коль уж признаться честно,избыв корректности елей,когда столь двое несовместны,разрыв – чем раньше, тем верней.Он мог свалиться в штопор секса,их разделял один шажокот жадной прихоти рефлекса,но Бог, как видно, уберёг.Да, уберёг от самоедства,от неминуемой тоски,когда душа взыскует средствоне распадаться на куски,когда, как прежде, невозможновозлюбленной в глаза смотреть,когда двойной игры негожейневыносима кривды клеть,когда как будто смутно слышишьукор единственной своейи прочь бежишь по воле свышеот самой гнусной из затей…Похоже, есть промысел Божий,он и спасает в миг, когдав безвременье и в бездорожьеслепая близится беда;он бережёт от искушенья,смиряет вожделенья шквал,готовый враз, без промедленья,в секс броситься, как в карнавал;он словно повернёт сознанье,на похоти поставив крест,как будто чувствует заранезаснувшей душеньки протест.И вот свалившемуся в штопордаётся выход из пике,чтобы блудливой плоти шёпотуж не держал на поводкеи с грешною душою чтобы,как с незабвенною зазнобой,не оказаться в тупике.

Шофёр

Конец 80-х,

шальные времена,

вся в дырах и заплатах

убогая страна…

С лицом энтузиастанехоженых дорог,он был из ловкой кастышофёров чёрных «волг».Его хозяин-баринсистемы КГБбыл явно не бездарени в службе, и в гульбе.Как истые жуиры,всегда он про запасимел две-три квартирыс девицами на час.И Вите как шофёру,который это знал,почти что без разборупремногое прощал.«Витёк, – бывало, скажет, —ты это… не того…»Так, якобы, накажетшофёра своего.А Витя, между прочим,насилу утром встал:калымил до полночис вокзала на вокзал,ну, а потом к подружкесвернул на огонёк,а там – не до подушки…Считай, едва прилёг.И опытный Пал Палыч(так шефа Витя звал)всё, что случилось за ночь,конечно, угадал.Но так как сам был мастер(как говорят, ходок)по этой самой части,то тут же и умолк.К тому ж отметил позжевчера «дорожный лист»,чтоб Виктор мог подольшепоездить как таксист.«Давай в ЦК. Там будучаса, наверно, два.А ты вздремни покуда,дурная голова».Повинно улыбаясь,знал Виктор наперёд,что, шефа дожидаясь,он час-другой вздремнёт.Ну а за этот отдыхпрокатит с ветерком,чтоб шеф на поворотахвзрывался матюшком.Как шеф всесилью властис тоскою о вожде, былВиктор предан страстик лихаческой езде.Он словно просыпался(а прежде – словно спал),когда с бравадой асасвою машину гнал.Пьянея от амбицийизбранника судьбы,себя он видел птицейнад ползаньем толпы.Когда на «осевую»въезжал, презрев табу,заметив, торжествуя:«Видал я вас в гробу»,он аж светлел вельможей,как выбившись в князья…«Вот так, мне это – можно,а вам того – нельзя!»Порой небезобиднозапреты нарушал,цедя: «Пошёл ты… быдло!» —на чей-нибудь сигнал.Его машину зналисотрудники ГАИи даже козыряли —давай, мол, здесь свои.Вовсю лихачил парень,минуя всякий разкровавый шанс аварийкак бесподобный ас.Да если и однаждыслучилось бы чего,он знал, что шеф отмажети выручит его.Шеф был мужик добряцкий,но нужный интервалдержал и панибратсвас собой не допускал.А Виктор, перед шефомдержась, как пред отцом,считал себя при этомдоверенным лицом,по-своему причастнымк тем людям, что вершатделами государства,как судьбами солдат.Он млел от наслажденья,когда любимый шефдавал распоряженья,на «сейку» посмотрев.«Поедешь… Купишь… Встретишь…Поможешь… Отвезёшь…Отдашь… Возьмёшь… Заедешь…Проводишь… Принесёшь…»

Нередко вечерами,когда калымить лень,с шофёрами-друзьями,умаявшись за день,любил, как балабошка,поспорить ни о чём,и, скинувшись по трёшке,размяться портвешком.– Ну, что твоё «Динамо»?Пильгуй твой – ни в дугу…– Да спорим, вашу маму,что врежем «Спартаку»!Так с часик о футболегалдят наперебой.Но, словно поневоле,почти что сам собойзаходит о работенетрезвый разговори на весёлой нотехвалительный разборначальников, которыхприходится возить,а в пьяных разговорахещё и возносить. «Мой вечно после сменыприпишет мне часок.А тут на днях из Венырубашку приволок.“Вот, – говорит мне, – хлопок,синтетика – мура”.Он что-нибудь из шмотоквсегда из-за бугравезёт. Я благодарнокручусь по мере сил».– «А мой мне тут недавносто чеков отвалил.«Езжай, – сказал, – в “Берёзку”,купи чего-нибудь…»Такой мужик – свой в доскуи не дурак гульнуть.– «А мой всегда мне вискии “Винстона” блочок.“Учи, – твердит, – английский”,Учу, как дурачок».– «Нет, виски – это лажа.Джин-тоник – это да!И тоник с водкой даженеплохо иногда».Как на доске почётной,светился каждый лик.Но хмель разгорячённыйразвязывал язык.И вдруг один патлатый,молчавший до поры:«Да бросьте вы, ребята,да все они воры,как те воры в законе,которые царят,на нарах лёжа в зоне,и только чифирятда держат толковищесредь избранных блатных,других держа за нищихда за рабов своих.Все их квартиры, дачи,машины и чины,они, всех нас дурача,украли у страны.Мы все для них – шестёрки,нам с барского столаобъедки да ошмётки…Моя бы власть была,да я бы их, подонков,давил, едрёна мать…»Одёрнули негромко:«Ну, хватит выступать».(Немыслимо далёкохмельной храбрец зашёл,и мог бы выйти бокомему такой прокол.)Притихли. Промычализатёртый анекдот,скорей пройти не чаяопасный поворот. «А ты чего, Серёга,молчишь про своего?»– «Да я совсем немногопока возил его».Серёгу-бедолагужалели все сейчас.Попал он в передрягу —напился как-то раз.И после этой пьянки(не вышло скрыть конфуз)перевели с Лубянкив писательский Союз.И одного из штатаего секретарей,тоскуя виновато,теперь возил Сергей.«Он чокнутый немногои жадный, как шакал.Под “банкой” всю дорогу,в упор бы не видал».– «А пишет что?»– «Не знаю. Спросите у него.Я книжек не читаю,пока не до того.Какие-то поэмы,как будто про войну.Его бы мне проблемы,ему – мою вину…Навара – никакого.Попал я – как в тюрьму.Так вышло бестолково…Не дай Бог никому».Участливо молчали,мол, да, не дай, Бог, нам,и от его печалиспешили по домам.И каждый, так невинно,подумал не впервой,что жизнь его – малинав сравнении с любой,той, что в его отчизне,бредущей в никуда,под стать убогой тризне,продлённой на года…

В коротком приказанье:«На Чистые пруды!»и в тенях под глазами —усталости следы.(«К Татьяне… Что фигура,что фейс – кругом беда…Вот так, губа не дурау шефа завсегда».) «Сейчас семь тридцать. Значит,заедешь к девяти.Потом – меня на дачу,а сам – крути-вертичасок-другой».Чуть пьяный,шеф аж зашёлся весь,поняв, что у Татьяныон свой оставил кейс.Браня себя «балбесом»,страхуясь от беды,он Виктора за кейсомна Чистые прудыпослал.Бродя по даче,твердил мать-перемать,немало озадачен,что мог так оплошать.«Простите, шеф оставилсвой кейс и взять просил», —не зная «светских» правил,он явно скован был.Она стояла рядоми Витю словно жгладурманным ароматомпостельного тепла.И, нехотя прикрывшихалатом наготу,сказала еле слышноему, как в пустоту:«Вы можете вернуться…опять ко мне… потом?»Он смог лишь улыбнуться,ответив ей кивком. «А может, лезу в петлю?Но как бы шеф узнал?Не видит же сквозь землю,хотя и генерал?К тому же баб – навалом,бери хоть всех подряд,и все за генералом,как в очередь, стоят.И Нинка, и Елена —те тоже ничего,и все попеременноне чьи-то, а его.Теперь, как говорится,чуток повременим…Не грех бы поделитьсябабцами и с другимна ночь одну хотя бы…Нет, в жизни не прощу,когда такую бабусегодня упущу».Нажал звонок, не веряво всё, что впереди…«Иди ко мне скорее…Я заждалась… Иди…»Наутро кофе пилии слушали «Маяк»,и вдруг заговорилио шефе просто так.«Он всем хорош, пожалуйи в койке ничего.Но мне… Мне просто малов неделю раз… всего.А ты… Ты сильный вроде…Ну, ладно, поспешай.Звони, когда свободен,звони и заезжай».

«Держи», – садясь в машину,шеф протянул кулёк,а в нём – бутылка джинуи тоника пяток.– «Куда поедем?»– «В Химки».И Виктор вмиг смекнул:«Сегодня, значит, к Нинке.Ну, что ж, и мы – в загул».Он позвонил Татьяне,она сказала – ждёт…«Пал Палыч, до свиданья,сегодня мой черёд…»А на другой неделеПал Палыч на рысях(но и не без постели)у Тани был в гостях.И, зная нрав капризныйкрасавицы своей,без всякой задней мыслион бросил в шутку ей:«Послушай-ка, Татьяна,да ты ещё мала,но вот уже с чинзанона джин ты перешла…»На что в ответ кокеткаспросила: «Ты не рад?»И тут на этикеткуПал Палыч бросил взгляд.И странным показалосьто, что заметил глаз,как будто бы встречалосьтакое где-то раз.Быть может, совпаденье,и в домыслах егоодно лишь подозреньеи больше ничего?Но так бывает редко.Неужто повелосьтак клеить этикетки —нарочно вкривь и вкось?Да-да, сомнений нету…Догадка – как обвал!..На днях бутылку этуон Вите покупал.…Он чувствовал досаду,как слышал нудный гул.Назавтра дал команду —мизинцем шевельнул.Команда по цепочкеспустилась до ГАИ,и Витю как-то ночьюза скорость засекли.Он не остановился.Вдогонку – патрули.Догнали.Он взбесился:как так, когда – свои?..И вскоре рапорт шефуположен был на стол.И шеф, как мастер блефа,руками лишь развёл.Тактично, аккуратно,сославшись на закон,сказал, что ход обратный«телеге» этой онне даст сейчас, коль скороберётся новый курс…Переведут шофёрав писательский Союз.Там встретит он Серёгуи вскоре вместе с нимналадит понемногуобычный свой калым(но не такой, конечно,что был в его руках),жалея безутешноо прежних временах.

Шуры-муры

У вас глаза вразлёт немного,и эта дивная черта,как ясность скрытого намёка,что мне не светит ни черта.Я, видно, зря засуетился…Назад бы надо повернуть,но я отчаянно пустилсяв неведомый, рисковый путь.Что ждёт меня на нём – не знаю,и не хочу гадать пока…Возможно и забвенье рая,и вероятность тупика…Гоню на лучшее надежду,хотя о ней пекусь тайком…Я словно оказался междумечтой и тем, что есть облом…Но пусть самой судьбы подсказкареальности раскроет суть,и пусть не думает фиаскомой путь к вам, миссис, зачеркнуть…

Вы были, вероятно, с другом,а я сидел, смотрел на вас,и голова моя шла кругом,и я твердил себе: «Атас,куда ты лезешь, обалделыйи необузданный ходок!Ей до тебя совсем нет дела,твои старания не впрок.К тебе же, видишь, ноль вниманья,ты для неё и вправду ноль…Нулю равны твои старанья…Тебе нужна такая роль?»Так разум мне твердил упрямо,но с ним тут спорила душа,готовая изведать драмуи даже сделать первый шаг,то есть спросить ваш телефончик,и, если вы не прочь, тогдаподумать можно и о прочем,поскольку ваша красотамне явно голову вскружила,как не кружил никто давно,и тянет к вам неудержимо…Похоже, что мне сужденоза вами дальше волочитьсяи добиваться хоть разокувлечь вас, юная волчица,в ту сказку, где матёрый волкчего-то понял в жизни спешнойи передать хотел бы вамизыск соитья – опыт грешный,где радость с грустью пополам,где радость – это миг свиданий,а грусть – разлуки маята…Да, каюсь, вами обладанье —моя заветная мечта.Предвижу, как в ночи меж намивозникнет вожделенья дрожь,и ласк безумное цунамипокроет ваше тело сплошь…Желаний сдавшись самовластью,как наслаждений патриоти как наперсник сладострастья,войду в ваш заповедный грот…И, захлебнувшись от блаженства,от обольщенья ваших чаркрасивейшего совершенства,взалкаю их, как неба дар…Сей дар пьянит сильнее джина,он слаще самых сладких блюд,он так влечёт неудержимо,как похоти мятежный блуд.И пригублю я вашу сладость,как грешного подарка сласть,даря вам наслажденья радость,вкушая вашей стати власть.И маршальский жезл моей страсти,ваш ублажая тайный гроти чуя ваше соучастье,найдёт блаженство, как улёт…

Мы с вами едва знакомы,а я уже словно нырнулв безумный влеченья омут,безбашенный, как загул,как пьянка без протрезвленьяи как подкат без тормозов,как сладкий сон без пробужденья,как плоти греховной зов…Мы с вами едва знакомы,а я уже, как арестант,в тоски кандалы закован,и ждёт меня долгий этапсближения с той, что сталамоим наважденьем сновв обличии стройного стана,в мелодии песни без слов…Мы с вами едва знакомы,а мне уже словно впервойчужды морали законы,и мне всё равно, что чужойженой вы слывёте де-факто,а я соблазняю вас,слагая стихи бестактно,как записной ловелас…Мы с вами едва знакомы,а я на вас тайно молюсь,как на святую икону,молюсь, чтоб утихла грусть…Она от того, что сновамы с вами не вместе, а врозь…Реальность наша сурова,но не возбуждает злостьна обстоятельств условность…Мы обстоятельства те,как суеты бестолковость,заставим служить мечте…Пока же, как испытанье,считаю тоскливые днидо нашего с вами свиданья,как дни эти стали длинны…И где-то, как в таинствах комы,вас вижу в объятьях своих…Мы с вами едва знакомы,но это вновь тянет на стих…

1 2