Игра на вылет
Шрифт:
Его ждет двойное разочарование: новые блюда в нашем недельном меню прибавляются очень медленно (после года довольно нерадивого посещения кулинарного кружка я расширяю домашний рацион лишь тремя блюдами: супом с клецками, печеным сыром и какаовым пудингом), а поскольку и в последующие годы я не добиваюсь большего, то по-прежнему остаюсь в девках. Хотя отец никогда не выражает это вслух, но я знаю, что он думает: если бы я не ленилась и научилась готовить мясной рулет, свиной гуляш и суп с печеночными кнедличками, [10] возможно, меня кто-нибудь бы и взял в жены.
10
Национальное чешское блюдо типа клецек.
По средам спортивные игры(по крайней мере, в нашей гимназии это чисто формальное название игры на вылет,или попросту вышибалы) ядолжна была посещать для того, чтобы нашалиться как следует и выбить дурь из головы.
— Ты же шутишь, папа, правда? Если играть в вышибалы, дурь в голову не полезет?
— Будешь туда ходить, и баста.
— Я что-то, должно быть, не поняла! Ты правда веришь, что, если я один час в неделю буду бегать за мячом, у меня не будет греховных мыслей?
Знаете, что он мне ответил? Не угадаете.
— В здоровом теле здоровый дух.
Я бьюсь своей уродливой головой о стол, но отец непреклонен. Его приказы типа папских догматов: они были так же абсурдны, так же противоречили здравому смыслу, а он на них так же остервенело настаивал.
Игра на вылет. Капитан команды.Возможно, для красивых, спортивно одаренных людей подобные слова с детства обладают магической притягательностью, а потом вызывают ностальгическое чувство, но уверяю вас, что мы, уродины, даже в сорок трясемся от ужаса, когда кто-нибудь их произносит. Вышибалы: вы мечетесь от линии к линии, как обезумевший звереныш, увертываетесь от свистящего мяча — и при этом знаете, что рано или поздно кто-то из ваших милых однокашников с близкого расстояния все равно вдарит вам мячом в живот или в почки. Вы комично крякнете, физиономия скривится от боли, вы едва сдерживаете слезы, которые застилают глаза, и под затихающий смех противников (а иногда и товарищей по команде) вылетаете за линию. В отличие от капитанов у вас лишь одна жизнь: достаточно попасть в вас один раз, и вы уже бесповоротно вне игры. Я была выбита столько раз, что и не сосчитать.
Меня выбили на годы вперед. Я испытывала это в жизни не раз и не два, но с такой концентрацией замаскированной жестокости человек сталкивается редко. Всю юность я униженно металась между линиями, чтобы «выбить дурь из головы». Всю юность меня лупили мячом, чтобы я случайно не спуталась с каким-нибудь автобусным водилой.
Капитаны подбирают себе команду: сперва, естественно, берут самых лучших, потом середнячков и под конец Скиппи, меня и Ветвичкову (именно в таком порядке). Вот моя едва ли не пожизненная роль: вторая от конца. Для жизни этого недостаточно, для самоубийства — мало.
Самих капитанов определяет в начале урока наша физкультурница Марта; чаще всего ими бывают Ева и Джеф, потому что они (это всем видно) действительно самые лучшие. Их лица излучают тихую сосредоточенность, движения противников под их неусыпным контролем. Мяч они ловят не глядя и мгновенно пасуют его назад на поле. Их пасы столь стремительны, что мне и не уследитьза ними, а потому мне они кажутся… неторопливыми. Шалкова спокойно, даже как-то растерянно улыбается. Мяч никогда не выпадает у нее из рук и не отскакивает (а я и Ветвичкова, если ловим каждый второй — хорошо), словно мяч и сам знает, что кривая его полета неизбежно приведет его в объятия этой красивой светловолосой девушки. Если мяч летит слишком низко, Ева не нагибается к нему вроде меня или Ветвичковой (а тем более не крякает), а лишь с кошачьей гибкостью опускает центр тяжести, и ее идеальная упругая попка оказывается не более чем в двадцати сантиметрах над площадкой (моя же толстенная задница в подобном случае торчком устремлена к небу), она ловит мяч, не давая ему упасть, и без какого-либо заметного усилия мгновенно выпрямляется. Если же пас, напротив, 5 слишком высок, она иронично поднимает брови (представляете, у нее еще есть время поднимать брови!), отступает на два-три легких шажка, вытягивается на цыпочках, показывая Джефу, Тому, мне и остальным абсолютно плоский, загорелый животик, и ловко хватает мяч, — я же под высокими мячами тяжело подпрыгиваю, словно хочу сорвать высоко растущую грушу. А увертываясь от мяча Джефа, она до последней минуты следит за его траекторией (я и Ветвичкова от летящего мяча обычно судорожно зажмуриваемся, ладонями прикрываем лицо, выставляем вперед локти и, съеживаясь всем телом, покорно ждем этот чмокающе звенящий удар, резкую боль и сухой смех одноклассников), в нужный момент подпрыгивает на метр от земли, раздвигает ноги или прогибается, как лук, — мяч, естественно, проскакивает мимо, и она…
— И она, — вспоминает Том, — уже снова летит от одной линии к другой, ее легконогий бег подобен ритуальному танцу, она бросает на Джефа быстрый взгляд, его боевитое выражение смягчается на долю секунды, упрямо сжатые губы растягиваются в мимолетной улыбке, и эта вспышка залетает за линию к нам, выбитым, и зажигает наши томимые страстью сердца.
Однажды, лет в семнадцать, я не выдерживаю и тихо за линией начинаю реветь. Ирена с отвращением наблюдает за мной, несмотря на то, что ее вышибли раньше меня.
— Не реви тут, Фуйкова, слышишь?
Все мое бессилие и горечь разом обращаются в злость.
— Иди ты в задницу, Ветка, слышишь?!
На миг она застывает, но потом подходит ближе. Как только Бог мог создать такую уродину? — мелькает у меня в голове. Ирена осторожно оглядывается.
— Ты чего ждешь? — шипит она. — Ты все еще надеешься, что жизнь для нас двоих перестанет быть адом?
У меня перехватывает дыхание.
— Не перестанет, —убежденно говорит Ветка. — Наша жизнь — ад и всегда будет адом. Тебе пора к этому привыкнуть.
Том
На доске у кассы написано, что температура воздуха пятнадцать градусов, а вода якобы девятнадцать. Для разнообразия я предлагаю бассейн исключить и пойти в кино; Джеф за, но Ева просит нас не сдаваться.
— Я просто должнапоплавать, — твердит она. — Должна!
Джеф смотрит на меня.
— Ну ладно, ладно, — вздыхаю я.
Ева радостно подпрыгивает и целует меня в щеку.
Холодный ветер раздирает хмурое небо в серо-белые клочья. Купальня совершенно безлюдна, сторож убрался куда-то под крышу, в бассейне плавают навстречу друг другу лишь двое пловцов. Мы с Джефом сидим на корточках спиной к женской раздевалке, с двух сторон от входа, стучим зубами и пытаемся по возможности завернуться в маленькое мокрое полотенце (большие полотенца никогда с собой не берем, они почему-то кажутся нам девчоночьими).
— Полная туфта, — констатирует хмуро Джеф. — Максимально двенадцать.
Я киваю. Еще в раздевалке я предложил ему, учитывая погоду, спокойно обойтись без душа, но он сказал, что от Евы этого не утаишь.
К нам приближается тридцатилетняя женщина, таща за собой посиневшего дошкольника в халатике; она спешит, но все равно успевает насмешливо оглядеть нас — на Джефе ее взгляд задерживается на секунду дольше. Я уже привык к этому. Мне приходит в голову, что мы, расположившись с двух сторон от входа, выглядим пародией на каменных дворцовых львов. Дверь в женскую раздевалку захлопывается и снова воцаряется тишина.
— У меня крыша от нее поедет, — говорит Джеф.
У меня тоже, думаю я.
— Что она может там так долго делать?
Я стараюсь не представлять себе этого. Слышу наконец торопливое шлепанье босых ног. Продолжая сидеть, лишь поднимаю глаза: сперва вижу ее согнутую спину и выставленную попку, которой она открывает застекленную дверь — у нее заняты руки. Она тоже принимала душ, желтый купальник липнет к ее коже. В отличие от нас она уже загорела; на тех немногих сантиметрах, где купальник чуть отстает от тела, ее кожа намного светлее. Она замечает нас, и ее до сей минуты сосредоточенное лицо оживляется стыдливой улыбкой. Ветер завладевает светлым пушком на ее висках. Она останавливается на равном расстоянии между нами — будто одна эта симметрия может убедить меня, что на свете есть справедливость. Будто тем, что не подходит ближе к Джефу, она может искупить реальность, что встречается не со мной, а с ним.