Игра на выживание
Шрифт:
– Возьми камень и соскребай стружку для костра. Чтобы поменьше была. Понял?
Мальчик работает медленно, он целиком сосредоточился на выполнении поставленной задачи. Хороший мальчик. Умный. Его отец, наверное, был хорошим человеком. Или дед. Скорее всего, он шел с дедом.
Когда у меня скапливается целая горка сухой стружки, я переключаюсь на саженец и отрезаю от ствола несколько маленьких веток. Потом переворачиваю его и проверяю, не остались ли подходящие ветки на другой стороне. И вот тогда-то и замечаю торчащий из земли кусочек мешковины.
Фил из Хитроу говорил:
Тяну за мешковину. Она больше, чем я думала, – полметра драной мешочной ткани.
Фил говорил: «Для того, кто решил развести костер, растрепанные нитки – золотая пыль».
Я стряхиваю землю с мешковины, вставляю в нее нож и начинаю отделять нитки. Вскоре у меня в наличии целая горсть золотых нитей.
Костер развожу так, как учил Фил. Я хорошо запоминаю такие вещи. Сооружаю вигвам. Сначала тонкие, как спички, палочки, потом немного стружки, которую настрогал мальчик, а уже после этого – ветки от саженца. Оставляю между ветками пространство для воздуха и небольшое пространство у входа в вигвам для ниток мешковины.
«Это, – учил меня Фил, – называется „гнездо для трута“».
Костер готов, и я достаю огниво. Когда-то оно принадлежало Филу. Я сожалею, что пришлось его украсть, пока Фил спал, но, как я уже говорила, в нынешние времена полно оправданий для воровства. Жаль только, что Фил назвал мне свое имя. Когда не знаешь имени человека, с ним проще сделать то, что нужно сделать.
Огниво Фила – теперь мое огниво – это цилиндрический прут длиной с мой указательный палец и шириной в половину его. С одного конца в нем просверлена дырка, в которую продета петля из кожаной полоски, с ее помощью легче удерживать огниво возле запястья. Выбить ножом искру из огнива – плевое дело. Мне нравится смотреть на искры. Нравится, как нитки ловят искры и загораются.
Задвигаю загоревшееся «гнездо» внутрь вигвама.
20
Истории
Огонь занимается. Сначала появляется маленькая оранжевая вспышка в желто-черном ореоле, а потом – фонтанчик искр и первый треск загоревшихся стружек. Я стою и наблюдаю, пока не убеждаюсь в том, что «гнездо» выполнило свою работу и костер не погаснет.
Потом беру свои мокрые вещи и отжимаю их в дыру завалившейся стены. Мальчик наблюдает за мной, потом подбирает с земли свою одежду и старательно повторяет мои действия.
– Хорошо. Хороший мальчик, – неожиданно для себя говорю я, как будто я – его мама.
Его мама.
Но он плохо отжал одежду, руки-то у него не такие сильные, как у меня.
Я беру одежду мальчика и отжимаю сама:
– Вот так.
Потом подыскиваю место ближе к костру, где можно все развесить. Стенка из гофрированного металла кое-как прибита гвоздями, и некоторые из них забиты не до конца. Я использую их как крючки – рубашки подвешиваю за петли для пуговиц, а штаны за шлейки для ремня. Свою куртку наполовину вывешиваю в щель завалившейся стены. Надеюсь, ветер ее хоть как-то просушит.
Пламя костра постепенно разгорается. Мальчик инстинктивно садится рядом на корточки и протягивает руки к источнику тепла. Я замечаю, что мы оба перестали дрожать. Пока огонь пробирается сквозь более крупные ветки, нарезаю головки и листья чеснока и запихиваю все это во флягу с водой. Одно из преимуществ металлической фляги в том, что ее можно положить в костер.
Устанавливаю ее на то место, где раньше было «гнездо для трута». Крышку не завинчиваю, чтобы можно было по поднимающемуся пару поймать нужный момент. Отвар надо подогреть, но не доводить до кипения, иначе могу ошпариться, когда буду вытаскивать флягу из огня. Сарай постепенно наполняет запах теплого чеснока. Как только из горлышка начинают выплывать струйки пара, складываю вдвое оставшийся кусок мешковины и вытаскиваю флягу из костра.
– Это не просто горячая вода, это у нас чесночный чай, – говорю я мальчику. – Но пить пока нельзя. Слишком горячо.
Какое-то время сидим, вдыхаем аромат чеснока и ждем.
Мы оба практически голые. У меня кожа белая и скользкая. А вот кожа мальчика, папа, ловит отсветы от костра. Он сидит неподвижно. Одна половина его лица в тени, а другая освещена. Он напоминает бронзовую статую, которую еще не закончил ее создатель.
– Когда-то давным-давно, – говорю я, – когда люди и звери говорили на одном языке и все понимали всех, жил мальчик с глазами как…
На этом месте запинаюсь, не могу продолжить.
Мальчик уже повернулся ко мне, теперь все его лицо освещено огнем костра. У него большущие глаза.
– С глазами как…
Нет, не могу продолжать. Знаю эту историю до последнего слова, но не могу.
Папа говорил:
«Люди, Мари, испокон веков рассказывали истории. Еще задолго до того, как появилась связь всех со всеми, до снэпчатов, до интернета, до кино и книг. Даже до появления книг, Мари. Люди рассказывали истории еще до того, как научились их записывать. Они садились вокруг костра и делились друг с другом своим пониманием мира».
Но сегодня слова этой истории застревают у меня в горле. Они душат меня. Душат, потому что это одна из папиных историй, и я хочу услышать его голос, а не свой. Я хочу услышать историю из Прошлого, из тех времен, когда папа садился на край моей кровати и поплотнее заправлял одеяло.
Ведь папины истории всегда заканчивались хорошо. Они были правдивыми, но в то же время все были со счастливым концом. Все всегда получается. Несмотря ни на какие трудности, люди преодолевают обстоятельства. Добро всегда побеждает зло. В этих историях есть сюжет, развитие и развязка. Эти истории из мира, которому можно доверять.
Они не из мира, в котором мы сейчас живем.
Мальчик смотрит на меня во все глаза, он ждет и надеется. Как будто если что-то поймешь, тебе станет легче. Как будто я могу облегчить его жизнь.
Я! Я со своими историями.
Что мне делать, папа?
Соврать ему?
21
Прутики и камни
– Забудь! – меня душит ярость. – Забудь эту историю. Вообще все истории забудь! Нет от них никакой пользы. Они из Прошлых времен.