Игра по-крупному
Шрифт:
Майор-особист смотрел строго.
Степан шевельнул кадыком над тесным воротничком гимнастерки, сглотнул и хриплым голосом дал согласие.
– - Другого я от вас не ожидал, -- кивнул майор одобрительно и перешел к сути. Степан, сдвинув брови, ловил каждое слово и понимающе кивал.
Майор говорил о болтунах, развращенных вражеской пропагандой, и об изнеженных родителями сосунках, любителях послушать разные там "Голоса Америки" и "Би-би-си". Они -- первоочередная добыча спецслужб империалистических государств.
– - За ними нужен глаз да глаз. Вы понимаете?..
– - Так точно, товарищ майор, понимаю! Даже знаю одного...
Майор остановил его жестом руки, давая понять, что выслушает чуть позднее.
– - Спецслужбы может интересовать все!
– - возвещал майор, буравя
– - Номера войсковых частей! Фамилии командиров! Состав их семьи!.. Даже за размеры противогазов они готовы заплатить кругленькую сумму. Улавливаете?..
– - Так точно, товарищ майор, улавливаю.
– - А за номер личного оружия командира они не побрезгуют ничем!
– - Майор задумался на мгновение и сказал тихо: -- Могут даже убить человека...
Страх, который уже отпустил Степана, вновь взошел в душу. "Убить!.. К чему он клонит?"
– - Ваша задача будет и простой и сложной...
Майор поставил перед Степаном задачу, и у него отлегло -- с этим он справится; знакомо... Ему объяснили, кому он должен сообщать о замеченных нарушениях, научили, как соблюдать конспирацию, и через пару дней он уже маршировал в сером шевиотовом костюме по ночному причалу одесского порта -- к пассажирскому теплоходу, светившемуся стояночными огнями в дальнем углу гавани.
То, что словосочетание "секретный сотрудник" сокращенно звучит "сексот", Степан узнал только в Атлантике, когда ему устроили "темную", зажав обмотанную одеялом голову в двери чужого кубрика и отбив ногами пах и ягодицы.
Успешно ли выполнял Степан Сакин свою секретную миссию на Кубе, нам неизвестно, но впоследствии, уже в Ленинграде, показывая открытки с видами Острова свободы или достав из шкафа памятный шевиотовый костюм, он хмыкал многозначительно: "Да, было дело. Досталось нам тогда..." Но достоверно известно другое. Когда теплоход с одетыми в гражданское платье солдатами швартовался в Гаване, Никита Хрущев и Джон Кеннеди уже нашли компромиссное решение конфликта, названного позднее Карибским кризисом, и керосином, слава богу, почти не пахло. Есть также сведения и о том, что кандидат в члены КПСС ефрейтор Степан Сакин за час до отхода своего теплохода был госпитализирован с неподтвердившимися подозрениями на аппендицит и отбыл на родину следующим рейсом.
Настоящий же приступ аппендицита случился у Степана через семь лет, когда он со скрипом заканчивал вечернее отделение Кораблестроительного института и работал старшим техником в КБ одного крайне секретного завода. Операция по удалению аппендикса прошла успешно, и вскоре Степан уже гулял по больничному садику, поджидая прихода своей невесты -- Зои Фирсовой, с которой его познакомила пожилая сотрудница, женщина степенная и обстоятельная, жившая в ореоле удачливости по части создания благополучных семей. Зоя Фирсова была заочно рекомендована ему как девушка серьезная, скромная, толковый инженер с перспективой роста, не избалованная вниманием мужчин, но довольно-таки милая в свои двадцать семь лет, отличная хозяйка, умница и владелица дачи, на которой так славно можно отдохнуть с будущими детьми и мужем.
Степан, в свою очередь, представал в рассказах как сплав добродетелей, среди коих выделялись три: не курит, не пьет, с бабами не гуляет; последнее полностью соответствовало истине. О слабости отдельных позиций если и упоминалось, например -- мало получает, то не иначе, как в сочетании с обнадеживающим подкреплением -- "но зато заканчивает институт", что делало образ жениха вполне подходящим для серьезных намерений.
Бракосочетание состоялось, и Степан Сакин, уже потерявший надежду стать в обозримом будущем майором Белым или полковником Грохотовым, вяло посопротивлялся и, уступив требованиям Зои, взял ее фамилию.
Рождение первого, сына, Дениса, а через три года второго, Александра, побуждало Зою к беспрестанному отысканию в своем муже достоинств практического свойства, могущих помочь затянувшемуся безденежью, но кроме очевидных -- не курит, не пьет, не гуляет, сыскать ничего не удалось. Зато обнаружились другие, малосимпатичные свойства натуры: беспричинная ревность, мелкая подозрительность и патологическая за-нудливость. замешанная на резонерстве, при которой человеку кажется, что он знает, как усовершенствовать мир, и если бы другие люди, например, жена, следовали его поучениям с должным усердием, все было бы распрекрасно.
По службе Степан продвигался со скоростью улитки: сто рублей, сто пять, сто десять, сто пятнадцать, сто двадцать... На отметке "сто двадцать" улитка уперлась в прощелыгу и бездаря Хоменко, стилягу и бабника, возненавиденного всей семьей, включая ее подрастающих членов, и три года не могла двигаться дальше, пока "хохьяцкая своячь Хомеко" не ушел работать на полигон настройщиком радиоаппаратуры. Улитка поползла дальше: сто тридцать, сто сорок... Выручали лишь квартальные премии и премии, которые щедро платило Министерство обороны за сданные заказы. Степан возвращался с работы, вяло сжевывал ужин, мыл за собой посуду, раздраженно выслушивал семейные новости ("Денис опять прогулял математику, поговори с ним", -- "А что говорить! Твое воспитание! Я предлагал его в шахматы записать, а ты в футбол отдала -- вот теперь и ходи по собраниям...") и садился на кухне с газетами -- выбирать официальные сообщения, которые он каллиграфическим почерком расписывал по многочисленным тетрадям. Вот вопросы разоружения, вот вопросы аграрной политики, здесь -- отношения с развивающимися странами, а вот тут -- краткие биографии и служебные перемещения всех членов бюро обкома во главе с Григорием Васильевичем Романовым, самым молодым членом Политбюро, который, возможно, скоро станет...
И тогда... Степан живо воображал, как там, в подвалах на Литейном, перелистывают его личное дело и с изумлением обнаруживают, что во всех своих выступлениях -- будь то профсоюзное или партийное собрание, отчет в штабе гражданской обороны или политинформация, которую он регулярно проводит в отделе, -- во всех без исключения выступлениях, он, Степан Николаевич Фирсов, цитировал не Генерального секретаря Л. И. Брежнева (хотя и упоминал иногда его фамилию и отдельные произведения), а руководителя ленинградских коммунистов, пропагандируя и всецело поддерживая его линию. И вот тогда... "Нет-нет, с фамилией все в порядке. Мы проверяли. Сменил в шестьдесят девятом по причине неблагозвучности -- взял фамилию жены. Чисто русская фамилия -- Сакин. Но вы смотрите дальше: потомственный пролетарий, член КПСС, работал в комсомольском оперотряде, был на Кубе, помогал разоблачать, наш старый секретный сотрудник. И сейчас проявляет бдительность. Например..." -- "Да-да, заслуживает. Отложите его дело, я сам доложу Первому. Ба, да они с Григорием Васильевичем один институт заканчивали! Наверное, ему будет приятно..."
Степан видел себя -- в мягком кресле, за огромным столом с вентилятором -- листающим чужие личные дела и отдающим короткие команды порученцам: "Вот этого надо проверить", "К этому присмотритесь -- много говорит", "А эт-т-т-им я сам займусь!" Шуршание колес черной "Волги", смольнинский подъезд, часовые. Спокойный, невозмутимый, видящий на несколько ходов вперед, беспощадный к болтунам и очернителям нашего строя -- Степан Николаевич Фирсов.
Младшего брата своей жены, с которым он по необходимости носил одну фамилию, Степан опасливо недолюбливал, считая его одним из тех самоуверенных умников, которые, выучившись за государственный счет, берутся судить о делах, их не касающихся, и, не зная броду, лезут в воду, и не только лезут, но и мутят ее, вместо того, чтобы жить, как весь советский народ, на берегу спокойной величавой реки и радоваться плавности ее течения. Степан полагал, что такие беспокойные личности -- источник опасности для общества, и когда Игорь оказался под судом, он порадовался этому факту, найдя в нем подтверждение своим умопостроениям, хотя и пытался выказать сочувствие Зое, которая неожиданно пустила по брату слезу на вечерней кухне: "Господи! Вот невезенье! Полтора года -- долой из жизни. За что?.." -- "Жалко, конечно, -- нахмурился Степан. И, помолчав, добавил рассудительно: -- Но понимаешь, Зоенька, значит, есть за что... В наше время просто так не посадят..." И тут же пожалел о сказанном. "Да иди ты к черту! Не делал хотя бы вида -- тебе на всех наплевать, кроме самого себя!.." -- Зоя швырнула нож в раковину, в которой она чистила картошку и пошла сморкаться в ванную.