Игра престолов (Книга I)

Джордж Мартин

Мысль эта заставила Дени поежиться.

– Я не хочу говорить об этом сейчас, – сказала она. – Здесь так прекрасно, что я не желаю думать о смерти.

– Как вам угодно, кхалиси, – отвечал сир Джорах с почтением.

Она услыхала звук голосов и повернулась навстречу им. Они с Мормонтом обогнали отряд, который только сейчас поднялся следом за ними на гребень. Служанка Ирри и молодые лучники ее кхаса скакали с непринужденностью кентавров, но Визерис все еще боролся с короткими стременами и плоским седлом. В степи брат казался жалким. Ему и не нужно было находиться здесь. Магистр Иллирио предлагал ему подождать в Пентосе, предлагал свой гостеприимный дом, но Визерис не согласился.

Он решил оставаться с Дрого, пока долг не будет уплачен, пока тот не поможет ему получить обещанную корону.

– Ну а если он попытается надуть меня, то пусть остережется – узнает тогда, что значит будить дракона, – бахвалился Визерис, положив руку на чужой меч. Иллирио, поморгав, пожелал ему удачи.

Дени поняла, что она не желает сейчас слушать жалобы своего брата. День был слишком великолепен для этого. В просторной голубизне высоко над ними кружил охотничий сокол. Море травы колыхалось под вздохами ветра, теплый воздух гладил ее лицо, и Дени чувствовала покой. Не хватало еще, чтобы Визерис испортил ей настроение.

– Подождите здесь, – сказала Дени сиру Джораху. – Пусть все они тоже остановятся. Скажите, что я приказываю.

Рыцарь улыбнулся. Сира Джораха нельзя было отнести к симпатичным людям. Бычьи плечи и шея его заросли жесткой шерстью, которая покрывала руки и грудь настолько густо, что для макушки ничего уже не осталось. Но улыбка его всегда подбадривала Дени.

– Вы быстро научились говорить так, как подобает королеве, Дейенерис.

– Я не королева, – заметила Дени, – а кхалиси. – Она послала кобылу вперед – галопом и в одиночестве.

Склон оказался крутым и каменистым, но Дени скакала бесстрашно, и радость, сливаясь с опасностью, пела в ее сердце. Всю жизнь Визерис твердил ей, что она принцесса, но Дейенерис Таргариен никогда не ощущала себя таковой, пока не села на свою серебристую лошадь.

Поначалу ей было нелегко. Кхаласар свернул лагерь наутро после их брака и направился на восток к Вейес Дотраку, и уже на третий день Дени решила, что умирает. Седло натерло на ее заду жуткие кровавые мозоли. Бедра были стерты, руки пузырились от поводий, мышцы спины и ног ныли так, что она едва могла сидеть. Когда наступал вечер, служанкам приходилось помогать ей спуститься с седла.

Даже ночи не приносили облегчения. Кхал Дрого не обращал на нее внимания в пути, как не смотрел он на нее во время свадьбы; вечера он проводил за вином в обществе воинов и кровных всадников, скакал на отборных конях, смотрел, как пляшут женщины и умирают мужчины. Дени не было места в этой части его жизни. Ей приходилось ужинать в одиночестве или с сиром Джорахом и со своим братом; после, выплакавшись, она засыпала, и каждую ночь, уже перед рассветом, Дрого приходил в ее шатер, будил во тьме и безжалостно, словно жеребец, поднимался на нее. Он всегда брал ее сзади; таков дотракийский обычай. Дени была благодарна ему: муж не видел слез, увлажнявших ее лицо и она могла уткнуться в подушку, чтобы не вскрикнуть от боли. Покончив с делом, Дрого закрывал глаза и тихо похрапывал засыпая. А Дени лежала рядом, и тело ее ныло, не позволяя уснуть.

День следовал за днем, ночь сменялась ночью, наконец Дени поняла, что больше не выдержит ни мгновения. Придется убить себя, но дальше она не поедет, решила Дени однажды ночью…

Но когда она уснула в ту ночь, то опять увидела дракона. На этот раз обошлось без Визериса. Во сне была только она одна и дракон в черной как ночь чешуе, мокрой и скользкой от крови. От ее собственной крови, ощутила Дени. Глаза дракона казались лужицами расплавленной магмы, а когда он открыл свою пасть, из нее горячей струей ударило жаркое пламя. Она слышала, как дракон поет ей. Дени развела

руки, обнимая огонь, предалась ему, позволив охватить ее целиком, очистить и закалить, залечить раны. Она ощущала, как горит и обугливается, как осыпается угольками ее плоть, чувствовала, как кипит, превращаясь в пар, кровь, но боли не было. Она ощутила незнакомую силу и ярость.

На следующий день, как ни странно, тело ее болело не так уж сильно. Словно бы боги услышали ее и пожалели. Служанки заметили перемену.

– Кхалиси, – спросила Чхику, – что случилось? Ты больна?

– Я была больна, – отвечала она, наклоняясь над драконьими яйцами, которые Иллирио подарил ей в день свадьбы. Дени прикоснулась к одному из них, самому большому, и ласково погладила скорлупу. «Черно-алое, – подумала она, – как дракон в моем сне». Камень показался ей странно теплым под пальцами… или она еще дремлет? Дени с опаской отдернула руку.

Начиная с того часа каждый день давался легче предыдущего.

Ноги сделались сильнее, пузыри прорвались, а на руках появились мозоли, мягкая кожа бедер окрепла.

Кхал велел, чтобы служанка Ирри научила Дени ездить верхом на дотракийский манер, но на деле учительницей ее была молодая кобыла. Лошадь, казалось, понимала ее настроение, словно бы сливаясь с Дени в единое существо. С каждым днем Дени чувствовала себя все увереннее в седле. Дотракийцы – жесткий и не сентиментальный народ, и не в их обычаях давать имена животным. Поэтому Дени тайно называла свою лошадь Серебрянкой. И любила ее, как никого в своей жизни.

Когда верховая езда перестала быть для нее испытанием, Дени начала замечать красоту этого края. Она ехала во главе кхаласара вместе с Дрого и его кровными всадниками и потому всегда видела землю свежей и невытоптанной. Это позади нее огромная орда терзала копытами землю, мутила реки и поднимала облака удушающей пыли, но поля впереди них всегда были зелены и ярки.

Они миновали плавные холмы Норвоса, террасные поля и небольшие деревеньки, жители которых тревожно следили за ними с белых оштукатуренных стен. Потом они переправились через три широкие спокойные реки; четвертая же, узкая, оказалась коварной и быстрой, заночевали возле высокого синего водопада, обогнули руины огромного древнего города, где, как утверждали, между почерневших мраморных колонн до сих пор стонали призраки. Они ехали по тысячелетним валирийскйм дорогам, прямым, как дотракийская стрела. Половину месяца они проезжали через Квохорский лес, ветви которого золотым пологом сходятся высоко над головой, а стволы деревьев никак не тоньше крепостных башен. В лесу обитали огромные лоси, пятнистые тигры и лемуры с серебристым мехом и огромными пурпурными глазами. Но все звери бежали от кхаласара, и Дени не могла их заметить. К этому времени память о перенесенных муках уже начинала блекнуть. После долгой езды тело ее до сих пор побаливало, но теперь в усталости появилось нечто приятное, и Дени с каждым днем все охотнее садилась в седло, ожидая увидеть новые чудеса далеких земель. Она начала даже чувствовать удовольствие и по ночам, а если и вскрикивала, когда Дрого брал ее, то не всегда от боли.

У подножия гребня высокая и гибкая трава окружила ее. Дени перешла на рысь и выехала на равнину, потерявшись в зеленом благословенном одиночестве. В кхаласаре она никогда не оставалась одна. Кхал Дрого приходил к ней лишь после заката, служанки купали ее, умывали и спали возле дверей ее шатра, кровные всадники Дрого и люди ее кхаса никогда не отходили далеко, брат бросал тоскливую тень на ночи и дни. Дени услышала его голос на вершине гребня; захлебываясь гневом, Визерис что-то кричал сиру Джораху. Она поехала дальше, погружаясь в дотракийское море.