Игра против всех. Три дня в Дагезане
Шрифт:
Старик выпрямился.
— Мне отвратительны такие люди, как вы!
Сосновский не нашелся, что ответить.
— За что такая немилость? — спросил Мазин серьезно.
— Нельзя ставить опыты на людях, живых или мертвых. Вы, как я понял, подозреваете кого–то из нас? Лично я всегда на месте.
И Кушнарев, круто повернувшись, выбежал из комнаты.
— Ненормальный старик, — буркнул Борис смущенно.
— Ты напрасно прервал Кушнарева, когда он сказал, что Калугин испытывал не только чувство благодарности. Ну ладно. Пошли к Валерию.
—
Сосновский ошибся. Протирая глаза, в гостиную вошел Олег. Он увидел людей за столом и надел очки. Заспанное лицо обрело свойственную ему деловитость.
— Доброе утро. Дежурили у больного? У врача отпуска не бывает? А я собираюсь на Красную речку, посмотреть самолет. Но дождь…
— Сходите в другой раз.
— Мне нужно.
— Нужно? — переспросил Мазин.
— Да. Я журналист — работаю в аэрофлотской многотиражке.
— О… Почти летчик, — заметил Сосновский.
Олег не среагировал на насмешку. Он был гораздо разговорчивее, чем вчера, и чувствовалась в его словах какая–то цель, задача.
— Иногда в форме принимают за летчика. Однажды сидел я в Батуми, в ресторане…
«Породистый парень, — думал Мазин, слушая Олега. — Ему должны идти форма: синий китель, фуражка… Но где я слышал его голос? Неужели? Сам подсказывает? Батуми, ресторан. Парень в ладном кителе и седой пожилой грузин». А он, Мазин, пьет цинандали и с удовольствием закусывает вкусной, острой зеленью. Зелень лежит на тарелке длинными пучками, и он берет ароматные стебли пальцами и откусывает маленькими кусочками, заедая кислое, холодное, веселящее вино. А рядом говорят громко, потому что выпили, слова доносятся резко, мешают спокойно сидеть и пить спокойно мешают. Громкие, отрывистые слова раздражают, не задерживаясь в мозгу. Не думал он тогда, что слова эти придется вспоминать.
«В прошлом году? Коньяк пили?»
«Армянский. Пьешь — и все становится ясно».
Но говорил он сумбурно. Говорил о самолете. Сбитом самолете!..
— Вы надеетесь, что это тот самый самолет?
— Какой самолет?.. — удивился Олег не очень убедительно.
Мазин не собирался выдавать себя за Вольфа Мессинга.
— О котором шла речь в ресторане. Я сидел за соседним столиком.
— Ну и совпадение! Вы все слышали?
— Бывает и похлестче, — ушел от вопроса Мазин, потому что запомнил из разговора немногое. — Кажется, вы затеяли поиск вроде Сани Григорьева из «Двух капитанов»?
Он повторял тогда: «Понимаете, я уверен, уверен!» А грузин поддерживал: «Правильно, дорогой, правильно». Больше Мазин ничего не помнил. Да и стоило ли вспоминать? Зачем ему этот самолет в горах?
— Пойду умоюсь, — сказал Олег, не распространяясь о Сане Григорьеве. Он повернулся и заметил нож, лежавший на краю стола. Рукоятка выглядывала из–под платка.
— Откуда здесь мой нож?
— Ваш?
— А то чей же? Мне подарил его парень из венгерской делегации.
— Этим ножом пытались убить Калугина.
— Почему ножом? Говорили же про ружье. Про несчастный случай.
— Из ружья Калугин был застрелен. А ножом его пытались убить вторично. Тот, кто думал, что Михаил Михайлович не умер. Вам придется объяснить, как попал нож в руки убийцы.
— Что за компот! Калугина убили? И меня запутываете? Я вам ничего не обязан объяснять. Вы здесь такой же посторонний, как и я.
— Не горячитесь, Олег! — прервал Мазин. — Я полагаю, в ваших собственных интересах объяснить, кто мог воспользоваться ножом?
Олег кусал губы.
— Вы не разыгрываете меня? Неужели убит? Нож я никому не давал.
— Ножом открывал бутылки Валерий, — напомнил Мазин.
— Это ерунда. Открыл и отдал.
— Хорошо помните?
— Разумеется. Я положил нож в карман.
— А дальше?
— Не помню. Увидел его у вас на столе.
— Постарайтесь вспомнить до приезда милиции.
— Компот, — повторил Олег.
Мазин встал со скамеечки и задул свечу. Комнату наполнил неохотный свет дождливого утра.
— Пойду погляжу погоду, — сказал он Борису.
Туман
Мазин отворил дверь и удивился неожиданной картине. Гор не было. То есть они никуда не делись, конечно, но тучи, плотно укутавшие ущелье, оставляли для просмотра не больше двух сотен метров, и в этом ограниченном непроницаемым туманом пространстве часть Дагезана, видимая с порога калугинского дома, казалась не заоблачным экзотическим поселком, а простенькой подмосковной деревушкой с соснами на косогоре, серыми избами и меланхоличным мычаньем проснувшегося теленка. Игорь Николаевич уловил в сыром воздухе сладковатый запах парного молока.
Телячий голос доносился справа, а впереди тропка вела к домику Демьяныча, старому, покосившемуся, купленному пасечником у давно покинувших поселок хозяев. Мазин пошел по тропинке, наступая на прошлогоднее сено, разбросанное в особенно вытоптанных местах. Мокрая трава чавкала под ногами. Клочья тумана плавали так низко, что хотелось раздвигать их руками, как занавески.
Демьяныч стоял у забора в соломенной не по погоде шляпе. Спросил заинтересованно, но без излишнего любопытства:
— Как ночь прошла, Игорь Николаевич?
— Скажу, все скажу, — пообещал Мазин, понимая, что старику не терпится узнать, что же произошло на даче. — Устал я…
— Зайдите, Игорь Николаевич. Живу я, правда, запущенно. Так сказать, жилище человека одинокого.
В тесноватой избе пасечника в самом деле не чувствовалось заботы об уюте. Даже большая печь не была побелена и выделялась густыми коричневыми пятнами глины, как загрунтованная малолитражка, покалеченная в дорожной катастрофе.
— Ежели пожелаете, угощу чайком с такой травкой отменной, что усталость как рукой снимет.