Игра с огнем
Шрифт:
– Щас много мрут, – вздохнул парень, посерьезнев. – Жизнь такая…
– Слушай, – просительно протянула девчонка, устремив на парня многозначительно-лукавый взгляд, – отволоки этого в холодильник, а? Я уж затрахалась…
– Мы потом разберемся, с кем ты затрахалась, – подмигнул парень, одной рукой перехватив скорбный груз, а второй похлопав девчонку по тугой попке.
Роман кашлянул. Парень обернулся и напустил на лицо серьёзность.
– А вам что тут надо? Двести седьмая? Там! – Он махнул рукой в конец коридора и снова шлепнул девицу, которая на сей раз, заинтересованно оглядев Романа, строго шикнула.
Роман побрел по коридору, удивляясь причудливому
Дверь в «седьмую» была приоткрыта, и Роман увидел дочь. В беленьком халатике она сидела возле кровати, на которой лежал человек неопределенного возраста. Он дышал тяжело, редко и вместе с воздухом из его впалой груди вырывался хрип, похожий на храп. Видно было, что каждое слово дается ему с великим трудом. Но девушка его не останавливала, оттого что знала: скоро этот человек умолкнет навсегда. Ее маленькая теплая ладошка лежала в костлявой изможденной руке.
– Ты учишься на врача, Анюта?
– Нет, – в голосе девушки звучала тихая грусть. – Пока я пытаюсь понять, гожусь ли для этой работы…
– Даже не сомневайся, – прохрипел больной, – у тебя золотое сердце. И это главное… Если бы моя дочь была на тебя похожа… – Он промолчал. Потом проговорил убежденно. – К утру помру. Я знаю. Боль ушла. Все говорят, так должно быть: перед смертью боль уходит. Я рад. Мне не для чего жить. Не для кого.
– Почему вы не хотите сообщить дочери? – Прошептала Анна. – Это жестоко. Она же не простит ни вам, ни себе… Пожалуйста, дайте мне ее телефон, прошу вас… – в ее голосе звенели слезы.
– Нет, – жестко сказал старик. – Я ведь бросил их. Я ведь был очень богат, деточка… Тебе и не снилось, как… Теперь я понимаю, как виноват перед женой и дочерью… Но тогда я ни о чем не думал, потому что у меня были деньги… А потом я все потерял. И сейчас мне стыдно. Мне не нужна их жалость.
– Так же нельзя! – воскликнула Анна. – Так не должно быть! Никто не должен умирать в одиночестве. Это так же противоестественно, как самому родиться… Пожалуйста, я вас очень прошу, дайте мне их телефон… Они должны узнать…
– Они узнают. Завтра. А сегодня не надо… Лучше ты посиди со мной, деточка… У тебя, наверно, осень славные родители… Ты такая милая и похожа на пушистый цветок… Почему ты плачешь? Не надо. У тебя еще все впереди… Ты обязательно будешь счастлива. Как холодно…
Анна хотела рассказать этому человеку, что плачет оттого, что до сих пор так и не сумела избавиться от чувства вины за бессмысленную страшную гибель двух бесконечно дорогих ей людей, которых она не смогла даже проводить в последний путь по дороге мироздания. И что теперь, всякий раз, держа слабеющую руку мужчины или женщины, она отчаянно хочет верить, что ее тепло и нежность, и беззвучная мольба о прощении не растеряются в вечности и, быть может, каким-то неведомым образом передадутся тем, кого она продолжает любить по-прежнему… Но она не могла этого произнести, потому что ее переживания не имели сейчас никакого значения перед иной силой, могущественной и неизбежной…
– Прошу вас, дайте мне телефон…
Бледно-голубые губы умирающего тронула улыбка.
– Мир не спасешь в одиночку, деточка, – прохрипел он. А затем произнес цифры, одну, другую, третью… И вдруг зашелся в жестоком приступе хриплого кашля. Побелевшие глаза широко распахнулись. Дернувшись, он откинулся на серую мокрую подушку.
Девушка медленно выпустила безвольную руку, устроив обе на впалой груди. Опустила умершему веки.
– Папа?! Что здесь делаешь? – на бледном личике Анны появилась недоверчивая, чуть напряженная улыбка, темные глаза влажно блестели.
Роман открыл было рот, чтобы сказать: «Ну, все, хватит, игра окончена, собирайся, поехали…» Но вместо этого пробормотал неожиданно:
– Вот, решил повидаться…
– Дела в России?
– Нет. Никаких дел, – покачал головой Роман. – Просто… Я соскучился по тебе, дочка…
И когда она порывисто бросилась ему на шею, неловко ткнувшись влажным носиком в его щеку, он понял вдруг, что именно эти слова он хотел и должен был произнести уже давно, но, не зная зачем, ждал столько времени. Но лучше поздно, чем слишком поздно… Роман рассеянно перебирал ее жесткие волосы, с изумлением ощущая, как мучившая его последние месяцы тянущая внутренняя пустота заполняется горячей влагой, перехлестывая через края…
– Я могу отпроситься с дежурства…
– Не стоит. Я поеду домой, передохну с дороги. Ты еще не перебралась в наш дом?
– Пока нет… – замявшись, она закусила дрогнувшую губу. – Не могу… Там все еще пахнет мамой, понимаешь?
– Да…
– Мне так ее не хватает, – горячо прошептала Анна.
– Мне тоже, – тихо сказал Роман, вдруг осознав, что говорит сейчас сущую правду.
– Куда поедем? – спросил шофер.
Роман не ответил. Закрыв глаза, он вслушивался в мерный шум московских улиц, и ему казалось, что они звучат иначе – не так, как парижские, нью-йоркские, женевские или лондонские… Громче, суматошнее, пронзительнее… Он думал, о том, что никто не должен умирать в одиночестве. О том, что однажды, наверно, он переступил границу дозволенного, взяв на себя слишком много. О том, что, быть может, этого не стоило делать. И о том, что если вдруг дочь об этом узнает, вряд ли простит. А, возможно, и простит. Потому что она так не похожа ни на кого из Литичевских…
– Куда поедем?
– Домой… – Задумчиво произнес Роман. И повторил уже твердо: – Домой.
Комната была небольшой, но светлой и казалась просторной за счет минимума мебели: только необходимое: диван, стул, стол, шкаф – все без претензий. Это было неважным. Потому что, стоило распахнуть окно, как в голубоватые стены по-хозяйски врывался шум океана…
Маленький городок на побережье находился во Франции и назывался Биорритц. Мужчина, около сорока, высокий, сутуловатый, с задумчивым взглядом ярко-синих глаз, тонкими морщинками, прорезавшими высокий лоб и уголки чувственного рта, стоял у окна, наблюдая, как толстые белые чайки с тревожными криками носятся под нависшими густыми облаками, едва не задевая крыльями макушки ворчливых волн, нехотя набегавших на мокрый берег.
«Наверно, будет дождь», – подумал человек у окна и, поежившись от ветра, закрыл рамы. Он подошел к старенькому шкафу, решительно достал потертую, видавшую виды сумку и принялся сбрасывать в нее немногочисленный скарб.
– Все-таки уезжаешь? – услышал он женский голос и обернулся.
В темных глазах миловидной хозяйки, одетой с элегантной небрежностью истинной француженки в мягкий широкий джемпер, словно случайно сползший с бронзового плеча, таилась неподдельная грусть. Мужчина улыбнулся легко, радостно, чуть отстраненно, словно в этой комнате находилось только его тело, а мысли витали уже где-то далеко…