Игра в Иную Реальность. Хранитель
Шрифт:
Маленький клочок уцелевшей земли нашего участка. Огромное дерево, каким-то чудом оставшееся неспиленным чудовищными монстрами, лишившими меня связующей нити с Прошлым. Я подхожу к дереву. Оно находится за новой оградой. Я бы хотела обнять его, но из-за невозможности утыкаюсь носом в доски забора. Всё плывёт перед глазами. В это дерево всегда ударяла молния, мне было за него страшно, я хотела, чтобы оно жило вечно. И вот оно – единственное, что здесь уцелело. На этом страшном месте. Здесь тогда находилась одна из калиток. Когда мама возвращалась из города с работы по вечерам, она всегда заходила через неё. И потом ещё долго мне будет
На нашем участке росло очень много деревьев. И был сад. Из яблонь, вишен, слив, зарослей малины, несчётного количества кустов смородины, красной и чёрной, и крыжовника. Проще сказать, чего у нас не было.
Прошло, наверное, два года после смерти деда, как мне приснился кошмарный сон. Я позвонила подруге – у неё здесь целых две дачи. И она: «Как раз хотела сказать, что…».
Я сразу приехала. Открыла калитку. Подошла к пепелищу, села на какие-то кирпичи и заплакала. Слева валялось колесо от моего детского велосипеда. Всё остальное сгорело в ноль. Это страшно. Очень. Всё, что здесь оставалось, так или иначе продолжало связывать меня с мамой, с детством. И внезапно насильно оборвали даже такую тонкую незримую нить… Ключи от дома, которые, казалось, теперь можно оставить здесь же, я хранила ещё много лет.
Помню, как на терраске по вечерам «шкворчит» сковородка, а в ней – жареные опята с картошкой. Опята, которых мы насобирали с дедом утром чуть ли не целый мешок. На терраске – на верёвке вдоль стены – подвешены пучки целебных трав. В комнате пахнет керосиновой лампой. Бабушка гадает на картах. За окном – дождик и запах осени. А потом мы разводим костры. Туман и дым от костра. Опавшая листва. Осень. Слово «ностальгия» для меня ассоциируется с дачными кострами, туманом и осенью.
Я иду вдоль шоссе по направлению к монастырю. Меня встречает привычная табличка, лет ей, возможно, столько же, сколько и мне, а возможно, и больше: «ТРАНЗИТНОЕ ДВИЖЕНИЕ ПО РУБЛЁВО-УСПЕНСКОМУ ШОССЕ ЗАПРЕЩЕНО!» Кому-то, может быть, и запрещено. Но только не мне.
Я дохожу до монастыря. Дверь в монастырские угодья открыта. Обычно, когда я приезжала сюда раньше, всегда было закрыто.
Никого нет. Я вхожу на территорию монастыря, иду по длинной аллее. По бокам – деревья, травка, пчелиные ульи и… ни души. Я подхожу к церкви, но та заперта. Я сажусь на лавочке и думаю: почему меня сюда впустили? Здесь должно быть нечто, как подсказка, знак…
Я иду обратно, и уже почти у ворот мне внезапно бросается в глаза надпись на доске объявлений крупными красными буквами:
«6 мая – день Святого Георгия…»
Я останавливаюсь как вкопанная… Что ты хочешь сказать мне, Святой Георгий? Что?
Он не звонит.
Восьмого мая где-то в районе обеда я делаю то, чего делать не должна. Не имею права – я пишу ему sms-ку. Состоящую всего из одного слова:
«Кофе?..»
Я знаю, он убьёт меня. Убьёт меня… Убьёт…
Он перезванивает и набрасывается, как голодный зверь на подкинутый кусок вожделенного мяса. Его голос – грубый, резкий, кромсающий меня на части – громогласно гремит в моё нежное ухо:
– КТО ВЫ? Вы мне написали… про какой-то кофе… Какой ещё кофе? КТО ВЫ?
И тут я начинаю… хохотать…
– Да, я написала… ЭТО ЖЕ ВЫ предложили мне выпить с вами кофе… А не я… Я вас за язык не тянула…
Он судорожно перебирает в памяти всех, кому обещал кофе… Он злится и звереет ещё сильнее, и ещё громче, почти оглушая меня, рявкает:
– Я занят. И уже за городом. На Рублёвке. Сегодня не получится. Возможно, завтра. В обед. Я позвоню.
Девятого мая я звоню ему в обед сама. Он не отвечает. И тогда, чтобы окончательно довести его до бешенства, зная, что он ненавидит и готов убить тех, кто шлёт ему sms-ки, и в первую очередь, естественно, Алису, я пишу ему так, чтобы он подскочил как ошпаренный от моей наглости и наконец-то запомнил меня раз и навсегда, и уже больше никогда не спрашивал:
«КТО ВЫ?»
Я поздравляю Воланда с Днём Победы и безумно красиво посылаю далеко-далеко от себя, стирая его номер из памяти своего телефона…
«Пронзает небо острым шпилем тоска исписанных листов… Моим плечам – следы крестов, а крыльям – бонусные мили. Глазам – смотреть не на…, а – сквозь, ответы – в Мире Зазеркальном… Нам – в восхождении спиральном – быть вместе, будучи поврозь… Уже привыкла – нет обид на всё, что выдано мне свыше, а за печаль четверостиший Вас Бог когда-нибудь простит…»
Глава 10
Январь 1989. Москва
На ночь я стараюсь как можно дольше читать, чтобы сразу проваливаться в сон и не слышать того, что творится в квартире. Сейчас я читаю Блока. Я знаю, он чувствовал то же, что и я, и, кажется, некоторые стихи написал именно мне.
Из комнаты напротив раздаётся мерное похрапывание бабушки с дедушкой. Я выключаю свет. И пытаюсь заснуть. Но кто-то начинает ходить в большой комнате. Я слышу, как шаги медленно приближаются к моей двери и замирают перед ней. Там, слева, сваленные друг на друга, лежат полиэтиленовые пакеты с маминой одеждой, которую выбросят после сорока дней. Я слышу шорохи – кто-то копается в них, будто что-то ищет. Долго-долго.
Что ты там ищешь, мама?
Один из пакетов звучно падает на пол. Я слышу, как из него вываливается нечто металлическое, ударяясь о паркетный пол. Шорох прекращается. Скрипят половицы. Она подходит к моей двери.
Мама, пожалуйста, не надо… Не заходи… Мне страшно…
Сегодня бабушка воткнула иголку в дверной проём. Она сказала, что это защитит меня от призраков, они не смогут проникнуть в мою комнату. Но дверь за спиной – теперь я сплю ногами к окну, а не к двери, на маминой кровати, – открывается. Я отчётливо слышу характерный звук – на двери сверху установили магнитную защёлку, и теперь, чтобы открыть её, нужно приложить некое усилие, которое, как сказала бабушка, призракам не под силу.
Мама подходит ко мне. Я лежу лицом к стене с закрытыми глазами и чувствую внезапный леденящий душу поток холодного воздуха.
Мама, мне страшно… Пожалуйста, не пугай меня!!!
Она проходит к окну, где расположен письменный стол, на котором лежит тетрадка с моими стихами, и садится в кресло. Тетрадь начинает медленно шелестеть, будто её перелистывают.
Мама… Прости… Я очень хочу, чтобы ты была рядом. Но мне очень страшно…
Я заставляю себя пересилить страх, повернуться на спину и… открыть глаза. Я привыкаю к темноте и вглядываюсь в то, что там, у окна, за письменным столом, и вижу… призрачную руку, которая держит тетрадь со стихами.