Игра в классики на незнакомых планетах

Голдин Ина

— Знаешь, в чем проблема с Богом, сынок? — сказал он. — Он знает все твои слабости. Лучше, чем твои родители, твой сволочной старший брат, даже лучше, чем твоя жена. А ты ведь веришь в Него. Тянешься к Нему. И в этот самый момент Он по твоей самой слабой точке — хрясь! И ты рассыпаешься.

Я пытался представить для него другую дорогу, но, сдается мне, он все равно вырулил на бензоколонку.

Только один раз я сам отправил человека на заправку. Он остановился рядом с моей скамейкой, но пить ничего не стал. Всего только спросил:

— Куда

мне ехать?

Я смотрел на него и ничего не мог разглядеть. Там все было залито кровью. Кровь впиталась в него, как в обивку разбившейся машины. Джеки, как увидел, кто едет, заскулил и удрал по тропинке к дому. Он так-то не трус, мой Джеки. Но я тогда впервые почувствовал, что вокруг никого нет — вообще никого за много миль. И даже если рвануть к дому, как Джеки, и укрыться за дверью — дверь можно выломать. Дунет, плюнет, дом и развалится...

Но он спросил, куда ему ехать. Все застыло, как будто даже ветер боялся трогать цветы. Я честно сказал, что не знаю. Пусть едет прямо, до бензозаправки Эда, а там спросит.

Иногда я думаю, что не имел права. Но потом мне кажется, что он не свернул бы с шоссе, если б сам втайне не знал, как правильно.

Больше я потом никого не боялся.

Кое-кого мы с Джеки видим второй раз. Значит, в первый они свернули не туда. Что ж, и на старуху бывает проруха. Они, останавливаясь здесь, вертят головами, принюхиваются, прислушиваются, как пес, почуявший чужака. Ну то есть любой пес, кроме Джеки — он чужакам всегда очень рад. Я уже понял: такие бегут от себя. Оттого им и не нравится здесь: куда ни пойдешь, вернешься все равно к себе.

Следующий прибыл на своих двоих. Те, кто пешком, обычно сами знают, куда идут, — иначе зачем бы им тащиться на своих двоих в такую даль? Или же они вообще идут никуда, и тогда не нужен им ни я, ни мои указатели. В лучшем случае — глотнут лимонада, так и четвертака от них дождешься не всегда. Джинсы у них дырявые, за спиной — гитара, на шее — ожерелье из яблочных семечек.

У этого не было ни гитары, ни ожерелья. Он шагал по дороге с таким видом, будто шел так всегда, будто это только его дорога. Джеки даже гавкнул — приревновал малость.

Человек улыбнулся мне и попросил налить лимонаду.

— Это твой дом там, на холме?

Я не знал, зачем он спрашивает. Обычно людей не интересует ничего, кроме дороги. Я кивнул. Джеки тявкнул и попытался поставить здоровую лапу ему на штанину.

— Что это у него с лапой?

— Знаете, мистер, — говорю, — если б вам отхватили ногу где-нибудь во Вьетнаме, вам было бы сильно приятно, что остальные все время спрашивают — мол, что это у вас такое с ногой? Нет — значит, нет.

Он распрямился. Поглядел сперва на меня, потом на пса. По-моему, с уважением.

— Все, понял. Прости за нескромность. А с чего ты вдруг помянул Вьетнам?

— М-м? — строю дурачка. Со временными пластами здесь бардак сплошной. Трудно уследить за временем там, где его нет. Но человек не стал дальше расспрашивать. Он спросил:

— А далеко здесь заправка?

Тут я вылупился на него. Он не был из тех, кто ищет заправку. И я возьми да измени своему же правилу — сказал ему:

— Вам туда не надо.

Он глянул на меня — будто из-за солнечных очков, только вот очков на нем не было.

— А ты знаешь, куда мне надо?

— Вы пешком, — говорю. Понятно же, что ему не нужен бензин.

— Да я думал, может, поесть там куплю, — сказал парень и потер урчащий живот. И мне просто ничего не оставалось, кроме как пригласить его поужинать.

Ему было, наверное, лет двадцать восемь, а может, и больше — то есть давно взрослый, но не старый. И глаза такие... открытые, так что хочется сделать для него что-нибудь за просто так. Ему бы коммивояжером работать или страховым агентом — а он по дорогам пешком болтается.

А еще в нем было что-то знакомое. Но такое случается с приятными людьми. Тебе кажется, что век их знаешь.

Тут я нарушил второе правило.

Он помог мне довезти тележку — хотя сифоны теперь были пустые, и вообще мы прекрасно сами справляемся. Дверь белого дома неприветливо заскрипела, увидев, что пришел чужак. Занавески заколыхались, непонятно где найдя ветер. «Он уйдет», — мысленно сказал я дому. Я уже видел таких — он подкрепится, и уйдет, и не спросит меня куда.

По вечерам у нас очень спокойно. Темнота становится сначала зеленой, потом темно-синей, потом черной. Чуть холодает, и мошкара звучит громче. Я открыл три банки консервов — для Джеки, для себя и для гостя. Он покосился, но промолчал. Не может же он не понимать, что свежей еды здесь ждать очень-очень долго. Ну и ладно. Хлеба нет, зато сухари хорошие.

И лимонад. Чтоб запить.

В этот раз спокойствие было лучше обычного. Потому что у нас с Джеки появилась компания.

— Сколько тебе лет? — спросил он, намазывая тушенку на сухарь.

— Десять.

— Врешь, — сказал он так просто, что я понял: он знает. Поэтому признался:

— Вру.

Он кивнул, съел несколько сухарей с тушенкой.

— Вообще-то я хочу добраться до Большого каньона. Стопом, естественно. Ты видел Большой каньон?

Я мотнул головой. Ничего я не видел, я же здесь как на привязи, даже приемник давно сдох.

Потом мы вышли смотреть на луну. Луна у нас большая, она зависает над домом, как инопланетный корабль. Я, конечно, мало что знаю про такие корабли. Вот парень, как оказалось, знает. Он рассказывал, пока мы сидели на пороге, — о городах, которые он видел, о том, как бывает на других дорогах. Мы с Джеки слушали его, только рты пораскрывали. Он дал мне затянуться от своей сигареты, а я потом сбегал в погреб, где консервы, и нашел ему банку пива. Сам-то я пива не пью, и Джеки не нравится.

Из-за всех этих рассказов я забыл включить свет во всем доме; теперь он не мог считаться за маяк.