Игра в классики на незнакомых планетах
Шрифт:
— Смотри, сколько я их сделала, — сказала из угла комнаты мертвая Садако.
Пол скатился с футона, попытался встать. Журавлики садились ему на плечи, на голову; бумажными клювами тянулись к глазам.
Полковник Пол Тиббетс так никогда и не раскаялся в том, что сделал. Почти никто из экипажа «Энолы Гей» не раскаялся...
— Отстаньте! — Он беспорядочно махал руками. — Я ни при чем, отстаньте, это просто имя!
Еле держась на ногах, кинулся к двери. Но маленькая старушка преградила ему путь.
— У мертвых хорошая
«Большой современный отель, с бассейном и прочим... Ничего похожего на то, что ты описываешь...»
— Вас тут нет, — понял Пол. Конечно же; ему все приснилось, утром его разбудит вежливый голос с ресепшен — в четырехзвездочном отеле с обычными номерами. — Ни вас! Ни этой вашей гостиницы! Уйдите!
— Нет, — согласилась хозяйка. — Вы ведь нас убили.
— Вы спутали, — просипел Пол, отступая. — Я ни при чем! Я не виноват!
— Мы тоже были ни при чем, — сказал тихий старичок, обгоревший до костей.
— Ни при чем, — откликнулась Садако. Как по сигналу, бумажные птицы всей стаей устремились на Пола. Стало темно. Он кричал, пока его рот полностью не набился бумагой. Кричал и вслепую отступал к высокому окну, ведущему в садик.
Он удивился, почему так высоко падать.
Тело Пола Тиббетса нашли у подножия современного отеля «Ана», недалеко от бассейна. Покачали головой. Скорее всего, самоубийство. Такое случается. Но как неудобно — гость...
— Ай-ай, — сокрушенно покачал головой Каору Тоши. Подобрал с земли невесть как оказавшуюся рядом с телом бумажную птицу. Тщательно расправил и положил в карман. Улыбнулся.
Этот текст стал первым моим рассказом, опубликованным в недавно почившем журнале «Полдень. XXI век». Сдается мне, потому, что его сочли антиамериканским. А антиамериканское в России теперь модно. Вот и хочу оговориться, что я абсолютно не противник США, хотя и чрезвычайно сочувствую жертвам Хиросимы. Более того – я люблю Америку, in many ways, как и все мое поколение, выросшее на диснеевских мультиках, Рэе Брэдбери и кока-коле. И рассказ – не про то, что «отольются янки японские слезы». Он, скорее, о том, что справедливость мироздания – вещь достаточно рэндомная...
Не хватало еще опоздать на самолет, после всего. Но аэропорт пуст, и очередь небольшая. На паспортном контроле женщина с пуленепробиваемым лицом щурит глаза:
— Цель поездки?
«Отсюда. Навсегда».
— Деловая. Работа по контракту.
По громкоговорителю объявляют Санкт-Петербург. Печать, занесенная уже над моим паспортом, медлит в воздухе. Господи, да какая вам разница? Когда я была нужна этой стране?
Печать опускается со щелчком, окончательным, определяющим, отпускающим — вместе с грехами. Я неловко подхватываю чемодан, едва не роняю сумку с ноутбуком, наступаю на развязавшийся шнурок. Чувствую себя неуклюжей и счастливой.
Навсегда. Навсегда.
Вот и все, что было, вот и все, что было...Раздев, обыскав, обхлопав, просветив, моя страна наконец выпускает меня в маленький аквариум, на пару рядов кресел — здешний «No man's land».
Объявляют Иркутск. Объявляют Красноярск.
Я все еще надеюсь, что она позвонит мне. Еще пятнадцать минут у нас есть, пока мой телефон окончательно не выйдет из зоны доступа. Ругаясь про себя, давлю на кнопки, но знаю уже, что услышу только длинные гудки.
Ну и черт с ней. Пусть отправляется к своим... русалкам.
Чего себя обманывать.
А ведь все было почти хорошо. Настолько, что моя совесть успокоилась и улеглась на дне души. Мы пили. Мы устроили мне прощание с городом. Смеялись — еще по стаканчику, и она улетит вместо меня.
«Это что, правда, Париж? Это — город на Сене?»
Смешно, но я почему-то уже сейчас не могу вспомнить ее лицо.
Вам случалось бояться детей и слепых? Я боялась. Всегда. Потому что, не видя того обычного, что видим мы, они смотрят вглубь. Проедают глазами душу. Малоприятное ощущение.
Мой эльф слепым не был, но глядел так же.
Вряд ли на земле что-то могло связать нас, перекрестить наши пути. Если б она не упала мне прямо на руки. Так получилось. Человек сваливается вам на руки, и приходится что-то делать. Не с неба — мы были в метро. С лестницы. Тридцать пять кило, не больше. Кто-то задел ее, она не удержалась на ногах, пролетела несколько ступенек — тут я ее подхватила.
Она сказала:
— Спасибо.
Почему-то я не смогла просто довести ее до скамейки, посадить и оставить.
Мы вместе вышли из подземки. Она хромала, и я поддерживала ее под руку с уже высунувшим нос из норы инстинктом собственника. На выходе мы вроде бы двинулись в разные стороны, и тут она сказала:
— Давайте попьем чаю.
Девушка глядела на меня из-за чашки. Неровно подстриженные черные волосы, маленькое бледное лицо. Она смотрела мне вглубь, и там, внутри, что-то содрогнулось.
— Ушла из дома. Надоели. Все.
Под вечер нам обеим некуда было деваться.
— Пойдем ко мне, я живу одна, квартира большая.
Так легко и лестно было принимать за нее решения — будто она моя младшая сестра или кто-то в этом роде.
Квартирка у меня та еще. Огромная, заброшенная, со сломанным бачком и призраками в коридоре. В холодильнике — заплесневелые банки времен покойной бабушки. Куски обоев поотклеивались от стен, висят грустно высунутыми языками.
Вот что случается с домом, когда в нем живешь лишь наполовину.