Игра в ошибки
Шрифт:
— Каком дежурстве? – поинтересовалась Алиса, сразу поняв, что Михалычу «прилетело».
— Он в садик устроился, сторожем, – пояснил Михалыч. – Теперь, раз в три дня, похоже, спать не будем совсем. Ему там делать нечего, вот он сидит всю ночь и бычит. Замыкает.
— А я ничего, – прислушалась к себе Алиса.
— Сегодня моя очередь, – Михалыч невесело усмехнулся. – Если так будет продолжаться, – придется разговаривать с человеком. А так не хочется…
— Может, все пройдет? – осторожно предположила Алиса. – Ну, позамыкает немного и успокоится?..
— Я
Михалыч оказался прав – долбежка не прекращалась. Алиса помаялась неделю, потом поняла, что терпеть больше невозможно: нереализованные желания, навязчивые и навязанные мысли, злость и желание покоя сплелись в громадный ком, который подкатил к горлу, и выплеснуть который было просто необходимо – чтобы хоть как-то дальше жить… Она забралась на диван, сосредоточилась, расслабилась и… полетела.
Она летела и чувствовала себя всемогущей. Ощущение своей безграничной силы было настолько потрясающим, что Алиса на несколько мгновений оторопела, потом взвизгнула от восторга и понеслась над заснеженными улицами, понимая, что вся ее сила – во зло и только во зло, и потому безгранична. Ей хотелось бить, кричать, уродовать, давить, ломать… Она ясно увидела Кима, сидящего за столом в детсадовском коридоре с гитарой в руках, и, злорадно улыбаясь, вывалила на него весь этот ком злости и боли, мыслей и желаний, с дикими криками и воплями, похожими на стон, с яростью, способной сломать бетонную стену. Ким вздрогнул, задрожала, порвавшись, струна, Алиса открыла глаза и обвела взглядом привычное пространство комнаты. Впервые за много дней ей было спокойно и легко.
«Я – ведьма, – подумала она, понимая, что совершила какое-то большое зло, и человеку сегодня будет очень плохо. – Ну и пусть. Сам виноват…»
Вечером пришел с репетиции расстроенный Михалыч, поцеловал ее привычно:
— Ну, как дела, малыш?
— Нормально, – она улыбнулась. – Как ты? Как репетиция?
— С Кимом сегодня что-то странное творилось, – Михалыч потер виски. – Плохо ему было, места себе не находил, потом еще этот автобус…
— Что-что? – заинтересовалась Алиса.
— Да чуть под автобус не угодил, прямо на моих глазах. Словно выключило его на секунду. Еле успел отдернуть.
Алиса почувствовала панический страх и безудержный злорадный восторг одновременно. Ее словно захлестнуло огромной горячечной волной.
Вечер был хорош, как никогда. Они написали новую песню, много смеялись, Михалыч отошел, отдохнул и рассказал кучу забавных историй, которые произошли с ним во время службы в армии. Алиса ахала и улыбалась, глаза ее светились любовью. Сейчас она была сама собой, не разрываясь и не раздваиваясь, она понимала, что это не надолго, но пока человек был выключен, и ей было хорошо. Она только не знала, как надолго…
В двенадцать ночи ее затрясло. Было ощущение, что на нее обрушился ураган, шквал, смерч, все стихийные бедствия вместе взятые. Алиса всхлипнула посередине какой-то фразы и сложилась
— Малыш, ты что? – подскочил к ней испуганный Михалыч.
— Мне плохо, – прохрипела она.
Все ее существо разрывалось от боли, она скрипела зубами, чуть постанывая, и кидалась куда-то в угол, ей почему-то казалось, что в углу ее не достанут, хотя все происходило чисто инстинктивно, потому что соображать она совсем не могла. Внутренности выворачивало наизнанку, и каким-то звериным чутьем она узнавала в этом коме боли свою удесятеренную, усотенную злость, свою увеличенную в десятки, сотни раз, ярость. Это было сильнее ее, она сползла по стене, а Михалыч, внезапно все поняв, крикнул:
— Это ты его сегодня?
Алиса кивнула.
— Что же ты делаешь, дура?! – заорал Михалыч. – Куда ты лезешь?! Это же твое зло через него – к тебе обратно! Усиленное, увеличенное им!
Он усадил ее рядом с собой, заставил глотнуть холодной воды и обнял вздрагивающие плечи.
— Ну все, все хорошо, я с тобой… Завтра с утра встанем и пойдем в церковь. У меня там знакомый священник работает – Стас, поговорим с ним. Посоветуемся. Святой воды возьмем – комнату окропить… Успокойся, все будет хорошо…
Алиса тряслась и всхлипывала, не понимая ни единого слова. Все кончилось так же неожиданно, как и началось. Алиса подняла заплаканные глаза и одними губами еле слышно спросила:
— Сколько времени?
Михалыч наклонился к ней:
— Тебе лучше?
— Все кончилось, – так же тихо сказала она, все еще не веря и ожидая новой волны боли. – Сколько времени?
— Четыре часа.
Алиса, оцепенев, смотрела куда-то в сторону невидящими глазами: ей казалось, что прошла вечность.
Утром Михалыч поднялся рано, разбудил Алису и улыбнулся:
— Подъем. Поехали.
— Куда? – спросила она, ничего не соображая спросонья.
— В церковь, – серьезно отозвался Михалыч. – Я же тебе вчера обещал.
Алиса медленно одевалась, понимая, что ехать никуда не хочет, что все ее существо противится этому.
— Может, не надо? – вяло поинтересовалась она. – Все уже прошло…
— Еще хочешь так же корчиться? – осведомился Михалыч. – Одевайся давай.
Пока они ехали, Алису преследовало жуткое желание выскочить из вагона метро, и если бы не Михалыч, который, словно чувствуя это, крепко держал ее за руку, она непременно бы так и сделала. На пол дороге к храму ей стало совсем плохо, Михалыч почти тащил ее за собой.
— Может, я за оградой подожду? – взмолилась Алиса, не понимая, что с ней происходит. – Воздухом подышу, а ты пока поговоришь…
— Нет уж, – твердо сказал Михалыч. – Пойдем вместе.
Они переступили порог церкви, Михалыч перекрестился, Алиса стояла, как истукан, неподвижным каменным изваяньем. День был обычный, позднее утро, в церкви почти никого не было, горели свечи, и пахло расплавленным стеарином. Больше всего на свете Алисе хотелось убраться отсюда и никогда здесь не быть или, по возможности, быть где-нибудь подальше.