Игра в пятнашки (сборник)
Шрифт:
Как бы ненароком я поинтересовался:
– Полагаю, Сол исполняет мои обязанности?
– Понятия не имею, чем занимается Сол, – твердо ответил Фриц.
Все было ясно. Очевидно, Фрицу дали понять, что, когда я появлюсь, мне можно сказать, что Сол являлся на ранний завтрак, но не более того. Я не пытался вытянуть из него остальное, ибо по опыту знал, что не стоит и пытаться.
Перед тем как уйти, я заглянул в кабинет. Пятничная почта под пресс-папье на столе Вульфа сюрпризов не содержала. Я не обнаружил
Однако в сейфе мне попалось кое-что указывавшее, что наняли его отнюдь не для пустячного дела. В сейф я залез, чтобы одолжить небольшую сумму. Один из его внутренних ящиков разделен пополам. Справа лежит наличность на мелкие расходы, а слева – неприкосновенный запас.
Взяв пять двадцаток из правой части, я заметил в левой листок, которого раньше там не было, и вытащил его, чтобы посмотреть. На нем стояла карандашная надпись, сделанная аккуратным почерком Вульфа: «27/06/52 $2000 Н. В.».
Согласно устоявшемуся правилу, мы держали неприкосновенный запас, пять тысяч долларов, в виде потрепанных сотен, двадцаток и десяток. Быстрый пересчет купюр подсказывал, что листок действительно содержал отметку о выдаче наличных: не хватало двух тысяч.
Это было интересно, настолько интересно, что я, пожалуй, позабыл бы попрощаться с Фрицем, не услышь он, как я выхожу из кабинета, и не появись в прихожей, чтобы закрыть за мной дверь. Я сказал ему, что Вульфу можно сказать о моем появлении к раннему завтраку, но не более того.
Возвращаясь на Леонард-стрит в такси, я, естественно, ломал голову, для чего Солу Пензеру потребовались две штуки, – при условии, что это связано с делом Идз – Фомос – Яффе. Я сочинил массу версий, начиная с поездки в Венесуэлу для выяснения подноготной Эрика Хэя и заканчивая подкупом Энди Фомоса с целью выведать нечто сообщенное ему женой, но ни в одну гипотезу так и не поверил.
Упомянутые мною пять часов сна между ранним утром пятницы и утром понедельника пришлись на воскресенье, с четырех до девяти утра. И провел я их на бугристом стареньком диване в штаб-квартире убойного отдела Западного Манхэттена на Двадцатой улице.
Хорошенько покопавшись в памяти, я мог бы предоставить подробный отчет о сотне дел, в которых тогда участвовал, но сомневаюсь, что в этом будет какой-либо смысл. Поэтому, если не возражаете, опущу детали. Я высидел на двух десятках допросов – на Двадцатой улице, Леонард-стрит и Центр-стрит. Прочел великое множество отчетов и сводок. Большую часть воскресенья провел в полицейской машине, объезжая с мандатом, подписанным самим заместителем комиссара, свидетелей из длиннющего списка, на которых ссылались в своих показаниях подозреваемые.
Должен признаться, что, вернувшись около полуночи на Двадцатую улицу, я надеялся на новое свидание с просиженным диванчиком, но такая возможность мне не выпала. Развалилось алиби Брукера. Почувствовав, что ему дышат в затылок, он поменял показания и теперь утверждал, что от Вульфа направился на квартиру Дафни О’Нил, где и провел ночь. Она это подтверждала.
Когда я вернулся с воскресной прогулки, капитан Ольмстед как раз начинал ставить Дафни в щекотливое положение. Меня пригласили принять участие в вечеринке, и я согласился. Закончилась она около шести утра в понедельник.
Я снова возмечтал о диванчике, но не тут-то было. Следовало либо раздобыть чистую рубашку, либо где-то спрятаться. Поэтому я отправился на Тридцать пятую улицу и повторил субботнее представление, включая и завтрак, приготовленный Фрицем.
Вульфа я, естественно, не видел. Я звонил ему раз в день, но ни убийство, ни Сол Пензер в наших разговорах не упоминались. Он был брюзглив, а я обидчив. Беглый осмотр содержимого сейфа показывал, что больше денег из неприкосновенного запаса не изымали.
Вернувшись на Двадцатую улицу, чистый и внешне свежий, а на самом деле валящийся с ног от усталости, я шел по верхнему коридору, когда вышедший из кабинета коллега – в те дни я мог без всякого стеснения назвать этим словом копов из убойного отдела – окликнул меня:
– Эй, где тебя черти носят?
– Разуй глаза. – Я ткнул в свою рубашку и галстук. – Не видишь, что ли?
– Ага, дай-ка потрогаю. А я уж собирался объявлять общую тревогу. Тебя ждут в кабинете комиссара.
– Кто ждет?
– Стеббинс звонил дважды. Он там с инспектором. Внизу машина. Давай дуй.
Одни полицейские водители предпочитают находить оправдания для гонки, другие – нет. Этот особо не сигналил, но на газ давил не стесняясь. Должно быть, когда он учился в четвертом классе, недовольный учитель заставил его написать пятьсот раз «„Чуть-чуть“ не считается», и этот урок он усвоил как следует. Жаль, я не засек время, за которое мы покрыли расстояние от Западной Двадцатой улицы, 230, до Центр-стрит, 240. По прибытии я заметил этому лихачу, что ему стоило бы установить на приборную панель автомат, торгующий страховками, какие стоят в аэропортах, на что он осклабился: «Впечатлило, а, приятель?»
Впечатлило, но гораздо меньше, чем общество, ожидавшее меня в просторном и роскошном кабинете комиссара полиции Скиннера. Помимо его самого и окружного прокурора Боуэна присутствовали два заместителя комиссара, Кремер, еще один инспектор, помощник инспектора, капитан и сержант Пэрли Стеббинс.
И все они определенно ждали меня, ибо повернулись в мою сторону, когда я вошел, и не отводили глаз, пока я продвигался к столу.
Скиннер предложил мне сесть – у них и стул был для меня приготовлен. Потом он обратился к Боуэну: