Игра в саботаж
Шрифт:
– Нам недолго ехать, не беспокойтесь.
Как будто он о чем-то спрашивал! Взревел двигатель, и машина покатила направо от тюрьмы. Завернула за угол, к кладбищу.
Ехали действительно недолго. Очень скоро автомобиль пересек дорогу и остановился совсем рядом с кладбищенской стеной. Двигатель заглушили.
Печерский открыл дверь и вышел. Второй мужчина вытащил Анатолия. Впереди мелькнула открытая калитка кладбища.
– Здесь, – небрежно бросил Печерский, и мужчина, еще сильнее
Наконец они оказались на кладбище. Вокруг был лес из темных крестов. Под ногами чавкала разбухшая от дождя грязь. И в воздухе стоял жуткий запах прелой, гнилой листвы, какой ни с чем не спутаешь.
Нун всегда боялся кладбищ и не любил их. Они вызывали у него какой-то глубинный ужас – просто на подсознательном уровне. И никогда, ни разу за свою бурную и пеструю жизнь он не был на кладбище ночью…
Весь суеверный, панический ужас, подпитываемый темными, страшными легендами вдруг поднялся к его горлу, сжал, перекрыл воздух… Анатолию на миг показалось – еще мгновение, и он завоет. Не закричит, а именно завоет – как обезумевший зверь, завоет от этой первобытной тоски, которая вырывает сердце видом крестов, чернеющих в темном небе… Ноги его стали ватными. Он почти не мог идти, и человек, взявший его под локоть, уже буквально волочил его на себе.
– Где? – выругавшись, обернулся он к Печерскому.
– А чего далеко ходить? Да здесь!
Анатолия толкнули к одной из могил. Он увидел какой-то покосившийся крест и могильную плиту из черного мрамора. В этот момент луна вышла из-за облаков и осветила все вокруг призрачным светом. В этом свете могилы и лес'a крестов выглядели еще ужаснее.
– На колени, сука! – Мужчина ударил Нуна ногой под колено. От боли, от неожиданности он не сумел сдержать равновесия и плюхнулся прямо в жидкую грязь. Чтобы не упасть ничком, уцепился рукой за могильную плиту, пытаясь выпрямиться. Но новый удар в спину, снова ногой, заставил его замереть в этой позе – прислоненным к плите, полусогнутым, на дрожащих коленях.
Разум обострился до такой степени, что, несмотря на темноту, Нун видел мельчайшие детали, и самое главное – он видел, как Печерский засунул руку в карман пальто, а затем вытащил ее. В свете луны блеснула темная сталь пистолета. Щелкнул предохранитель.
И тут Анатолий впал в какой-то странный ступор. Время вдруг растянулось, ужас исчез, словно растворился в темной дыре непонимания. Мозг словно отказывался принимать все то, что происходит, одновременно фиксируя каждую мелочь.
Печерский приставил пистолет к голове Нуна. Он почувствовал его леденящий холод, и ступор ушел, на его место пришла дрожь, от которой стало содрогаться все его тело. Он дрожал и дрожал, воздуха не хватало по-прежнему. С губ его вырвался вой – звериный вой в темноту, на луну. Вой приговоренного к смерти.
– Страшно? – Губы мучителя растянулись в едкой ухмылке, напомнив Анатолию чудовищную улыбку Гуимплена. Печерский словно стал его двойником, выйдя из тени.
Ответить Нун не мог. Время застыло бесконечным ужасом этой последней минуты и всем, что он видит в ней: жидкую грязь, серебристый свет луны, вереницу крестов, черные могильные камни…
Печерский прижал пистолет сильней. Анатолий закрыл глаза. Раздался щелчок. Затем – хохот. Все так же хохоча, Печерский убрал руку. Выстрел был холостым. Нун упал лицом вниз.
В тот же самый момент на его голову обрушился страшный удар. От этого заплясали настоящие огненные искры, завертевшие пространство, закружившие все вокруг. Анатолий потянулся к ним и рухнул в темноту, в которой все исчезло. Могил и крестов в этой темноте тоже не было…
Он пришел в себя на заднем сиденье автомобиля, который мчался сквозь ночь. Голова болела невыносимо, однако, к своему удивлению, Нун мог соображать достаточно ясно. Застонав, он попытался сесть. Это ему удалось. И даже получилось открыть пошире глаза.
Он увидел, что машина едет посреди бесконечных полей. Местность была Анатолию совершенно не знакомой. За рулем был мужчина, который его ударил. Он бесконечно насвистывал себе под нос какую-то мелодию. Они были вдвоем – Печерского в машине не было.
Нун понял, что теперь совершенно не кажется для них опасным: после экзекуции, по их мнению, он должен был полностью превратиться в развалину.
Куда же его везут? И что будет с ним дальше? Этот вопрос волновал Анатолия больше всего. И совершенно неожиданно для себя самого он почувствовал охватившую его ярость.
Да, он не был бойцом. Он всегда считал себя человеком исключительно мирным, ненавидящим оружие и насилие. Именно поэтому пытка с фальшивым расстрелом показалась ему особенно отвратительной и ужасной.
Но невероятно: в нем внезапно появились некие силы от противного. Ярость, бушующая, клокочущая ярость вдруг закипела изнутри, поднялась из самых глубин и раскаленной лавой растеклась по всему его телу.
Как эти твари могли так поступить с ним? За что? Кто вообще дал им право вот так безнаказанно распоряжаться людскими судьбами? И дело даже не в том, что Нун хотел жить, – он всегда любил жизнь. Дело в том, что после этого униженного стояния на коленях в жидкой грязи и пистолета, поднесенного к голове, он уже никогда не сможет жить так, как прежде. Он никогда больше не будет прежним. Эти твари, не стреляя, застрелили его душу.
Конец ознакомительного фрагмента.