Шрифт:
Глава 1
1 марта 1967 года, центр Одессы
Тень появилась со стороны стены. Сначала это была небольшая точка в пространстве, маленькое черное пятно, которое можно было и не разглядеть. Он бы и не разглядел, если б не обостренное чувство тревоги, возникающее всегда, когда он приближался к своему дому.
Стоило только ступить ногой в свой переулок, как острые иглы под кожей моментально впивались в позвоночник, мешая двигаться и дышать. Собственно, ничего вначале и не было – просто он приближался к своему дому, в котором прожил не один год, и в обычных обстоятельствах ему было бы так легко и приятно возвращаться домой… Раньше – до этого момента, как в глубине позвоночника появился нервный тик, и он словно превратился в обезумевшее от страха животное, боящееся своей собственной тени.
Когда же он начал бояться собственной тени? К его обиде и ужасу, он совсем не помнил этого момента. Возможно, просто очнулся однажды ночью от тревожного, яркого, необычайно цветного сна – а в последнее время ему постоянно снились именно такие, тревожа старые, забытые раны, – и схватился за грудь, потому что стало трудно дышать.
Да, пожалуй, именно так это все и началось – ему стало трудно дышать, воздуха не хватало настолько, что перед глазами отчетливо заплясали черные точки, а к горлу потянулись скрюченные, сведенные судорогой пальцы, пытавшиеся разодрать кожу и гортань, чтобы впустить в нее воздух. Настоящий поток свежего воздуха в кровоточащую, разверстую рану своего горла, клокотавшего черной, лишенной кислорода кровью. Да, именно так все началось – с ощущения того, что он не может дышать.
Он никогда до этого не думал, что одними из самых страшных на свете являются муки удушья. К твоему лицу словно подносят плотную резиновую подушку, и ты больше не можешь пошевелиться. Жесткий, царапающий, лишенный воздуха язык уничтожает горло, скребет кожу, как наждак, потому что воздух – это все равно что влага, без него все вокруг превращается в жесткую, страшную, выжженную пустоту.
Он отчетливо помнил, как задыхался, как умирал, как стремительно нарастала резь в глазах. И это было похоже на падение в бесконечную пропасть, в которой не существует ничего, кроме острых утесов и выступов, о которые бьется в полете и без того истерзанное тело.
Еще он помнил то ощущение ужаса, которое вдруг стало таким же мучительным, как и нехватка воздуха. И это, пожалуй, было самым жутким, что только могло с ним произойти.
Он понимал, что находится в квартире один, что никто не прийдет ему на помощь. Он задыхался в одиночестве, в сплошной пустоте, и это было так же страшно, как и физические муки.
А потом все прошло, отпустило – как по мановению волшебной палочки. Он сам не понимал, как, обессилев, рухнул на край своей кровати и так застыл, не понимая, на каком находится свете. И ему хотелось лежать так целую вечность, чтобы не возвратилась эта боль…
На следующее утро придя на работу в институт, он сказал своему коллеге и другу, с которым сошелся ближе, чем со всеми остальными:
– Я здесь задыхаюсь. Я не могу здесь дышать. – Сказал искренне, пытаясь выразить словами то, что его мучает, потому что это невозможно было уже держать в себе. Он ни на что не надеялся – сказал просто так.
Реакция коллеги его поразила. Тот дернулся, буквально отлетел в сторону и зашипел, как гадюка, вытащенная на солнце:
– Молчи! Молчи!! Не смей такое говорить!
– Ты о чем? – Он ничего не понял, наверное, потому что полностью утонул в своих мыслях.
– Не смей такое произносить вслух! Нас всех из-за тебя посадят! Ты чудовище!! Если думаешь о себе, тебе плевать на свою собственную жизнь, так подумай о других!
Тогда он понял всю двусмысленность своей фразы и иронически скривил губы, а потом повторил – назло, так, как делал всегда:
– Послушай – я не могу дышать здесь! Не могу дышать в этой стране! Мне не хватает воздуха. Да, ты прав. Тебя посадят со мной? Так оно и к лучшему – давно тебе пора узнать настоящую жизнь.
Надо было видеть, с какой скоростью отскочил от него его коллега, человек, которого он считал своим другом. С горечью он понимал, что теперь на одного друга у него стало меньше. А потом засомневался – другом ли был он?
Жалости, что сказал правду, не было, ну вот ни капли. Он всегда говорил правду в лицо, он знал, что это было самым страшным его недостатком, который всегда отвращал от него и друзей, и коллег, и женщин. Но бороться с ним он не собирался. Да и недостаток ли это – говорить то, что он думает, в глаза?
В первый раз, когда его пригласили в Управление КГБ на Бебеля для так называемой «беседы», его допрашивал очень умный и, похоже, образованный следователь, который весьма умело парировал каждый его довод. А в конце концов сказал так:
– Вы зря думаете, что окружающие не в порядке, по той причине, что они не воспринимают ваши идеи, которые вы бросаете им в лицо. На самом деле непорядок с вами. Если девять из десяти человек думают почти одинаково, а взгляды десятого идут в полный разрез со всеми остальными и даже их шокируют, то проблема именно в нем. Это с ним не все хорошо.
– Не все хорошо? – усмехнулся он, тогда еще пытаясь хорохориться. – И как же вы это можете объяснить? Почему его взгляды так отличаются от общепринятых?
– Психическая болезнь, – следователь пожал плечами, – вот самое простое объяснение, не так ли? Только мало кому оно приходит в голову – из-за своей простоты. Люди устроены так, что в своих бедах вечно винят окружающих, не себя. Они ни за что не подумают, что это с ними что-то не так. И если мозг одного человека работает не так, как у остальных, это означает, что его мозг работает с нарушениями. Психическое расстройство, – повторил он. – Болезнь.
Тогда, после профилактической беседы, его отпустили, посоветовав не внушать студентам вредные идеи и не хранить дома литературу на иностранных языках без понятного перевода. Но слова следователя глубоко запали ему в душу своей губительной правдой и убийственной простотой.
Он пытался о них не думать, пытался стереть из памяти, но у него ничего не вышло – следователь сказал то, чего он не мог игнорировать. И время от времени эти слова возникали в его голове, причем, в самые плохие, тяжелые моменты, оставляя кровоточащую, открытую рану в той прочной броне, которую он пытался возвести вокруг себя.