Игра
Шрифт:
Это была бы Келли.
Правильно?
Бретт продолжает мысленно собирать воедино повествование, ту самую отвратительную историю, которая уже два дня не дает ему покоя, а собственное воображение заполняет пьяные пробелы. Субботний вечер в «Мэдисон Сквер Гарден», они вдвоем на верхнем ряду, или в соседнем баре после финального свистка. А может, они просто завернули в подворотню, чтобы отлить на морозе. Это не важно. Важно только то, что разговор начался и стал неловким. Бретт, будучи в стельку, становился неадекватным, и все закончилось тем, что Крейг надрал ему задницу. Такое случалось и прежде. Ладно, в предыдущий раз они были подростками, мальчишками, которые пытались перепить весь мир, и после того случая Крейг всегда сдерживал
И тут Бретт начинает что-то вспоминать, слова, всплывшие из той черной дыры в памяти, слова, выплюнутые с таким отвращением, что голос его друга становится почти неузнаваем.
– Ах ты, змея! Ты мерзкая гребаная змея! Ты грязный, лживый, мелкий…
– Хватит! – Застыв в коридоре, Бретт весь сжимается от охватившего смертельного стыда. На этом воспоминание обрывается – если это действительно воспоминание, и этого достаточно, чтобы утвердиться в своих худших опасениях. Крейг не захотел видеть его после такого предательства, не захотел в понедельник переступать порог одного с ним здания, из-за чего останется без работы.
Значит, это и есть наказание для Бретта. Вымогательство – просто и понятно.
– Не делай этого! – умоляет Бретт. – Все должно было быть по-другому. Это была всего лишь тупая шутка, не более. Я тебя разыграл. Разыграл по-дурацки…
Игра. Не закончив последнее предложение, он достает телефон и еще раз просматривает последнее сообщение. Ему сказано купить телефон. Одноразовый телефон. Что-то сделать на сайте. Полчаса, отведенные на это, истекут через три минуты.
– Ну и что будет дальше? – спрашивает он у двери, убирая телефон обратно в карман. – Насколько далеко ты готов зайти? Начнешь присылать мне свои отрубленные пальцы ног? Отвечай!
Он совершает машинальное движение, нечто такое до смешного простое, что до этого момента ему даже в голову не приходило попробовать. Впервые с тех пор, как старый чудак внизу впустил его в подьезд, Бретт нажимает на ручку входной двери Крейга, и она легко поддается.
Он наблюдает, как дверь открывается внутрь, двигаясь с жуткой бесшумной грацией, как будто сломаны петли. Это уносит Бретта к воспоминаниям из детства, в дом с привидениями на ярмарке.
– Крейг? – зовет он, потому что так принято, когда заходишь в дом, а не потому, что ожидает ответа. Он и не надеется на ответ, потому что теперь видит, что дверной косяк поврежден. Стальная пластина замка погнута и болтается на одном винте. Деревяшка под ней, та часть косяка, в которой держались винты, треснула и раскололась. В дверь ударили чем-то тяжелым, выломав замок. В темноте коридора он не мог этого разглядеть, но теперь, когда дверь открылась, – а внутри включены все светильники, несмотря на ранний час, Бретт замечает на деревянном полотне одинокий отпечаток ботинка.
На какое-то мгновение возникает непреодолимое желание сбежать, но он берет себя в руки и делает шаг вперед, в квартиру, все сильнее чувствуя внутри стылую пустоту. Он не закрывает дверь – не хочет оказаться в ловушке, что просто нелепо, потому что он вообще не верит в это все. Ведь так?
Квартира Крейга такая же, какой он ее помнит. Не совсем дно, но тем не менее холостяцкая берлога. Запах стоит, как в пещере, где разлили каплю «Брюта» [14] . Это среда обитания взрослого мужчины с интересами подростка, такие, как правило, не способны на длительные отношения, и здесь царит такой бардак, какой Бретт ни за что не потерпел бы в своем доме. Открытая коробка из-под пиццы, полная корок, пустые контейнеры Dunkin’ Donuts. Ни рамок с фотографиями на стенах, ни безделушек, ни памятных вещей. Только банки из-под пива на кофейном столике, рядом – без шуток – бутылка лосьона,
14
Одеколон (прим. перевод.).
От этого зрелища Бретту становится не по себе, а щеки начинают гореть. Неужели люди до сих пор покупают порножурналы? Он решается бросить взгляд на обложку лежащего ближе к нему – того, что не открыт на развороте. The Girls of Penthouse, сентябрь/октябрь 1999. Да это к тому же старые фавориты.
И Крейг думает, что Бретт должен в это поверить? Что дверь распахивается, он сидит тут со спущенными до лодыжек штанами и дрочит на журнальчик, хранившийся у него двадцать лет, который купил, пока Бретт был в колледже. Первоначальное смущение Бретта трансформируется в жалость, но это по-прежнему не укладывается у него в голове. Это все слишком… почему-то слишком неправильно. Как будто декорации. А это что, кровь на спинке дивана? Конечно, кровь, около дюжины идеальных капель размером с пенни. Он качает головой. Ни за что. Не куплюсь.
Бретт испуганно вздрагивает от вибрации в кармане пальто. Еще одно сообщение, на этот раз короткое:
«ВРЕМЯ ВЫШЛО.
ПРОДОЛЖАТЬ?»
Он качает головой, убирая телефон в карман.
Если быть беспристрастным, он понимает концепцию отрицания. Даже где-то глубоко внутри осознает, что как раз сейчас может это испытывать. Возможно, так и есть. Он оценивает ситуацию критически, но это, безусловно, лучше, чем впадать в истерику. Быть скептиком куда безопаснее, чем доверчивым. Он усвоил это еще со школы.
Итак, что же здесь произошло? Застать мужика со спущенными штанами – значит позволить злоумышленнику получить преимущество, но дальше что? Неужели Бретт должен поверить, что они – кто бы эти они ни были – ударили Крейга по затылку пистолетом, как делают в кино, а затем спустили на лифте и затащили более девяноста килограмм бессознательной туши в багажник какой-нибудь машины? А может, они вывели Крейга из здания под дулом пистолета или старого банана в кармане пальто? Хоть мы и в Бронксе, но такой подвиг представляется довольно сомнительным, учитывая, что находится напротив этого здания…
Бретт обходит диван, игнорируя кетчуп – кровь, это кровь, когда же ты очнешься и втемяшишь это в свою тупую башку, – и выглядывает в окно четвертого этажа. Сразу напротив, на углу Александр-авеню, расположен нью-йоркский 40-й полицейский участок. Бретт видит синюю униформу собравшихся на ступеньках. И днем и ночью полицейские машины стоят на отведенных местах по обеим сторонам дороги, включая места возле входа в это здание.
– Я не вчера родился, – произносит Бретт. – Крейг, ты серьезно думаешь, что можешь шантажировать меня? Подумай еще раз. – Он открывает окно. Холодный воздух, ворвавшись внутрь, выветривает остатки одеколона и еле слышный запах попкорна от старых нестиранных вещей, и квартира наполняется шумом оживленной улицы и непрекращающимся грохотом отбойного молотка.
Бретт высовывается в окно, над его привычной застенчивостью берет верх нечто, близкое к помешательству, и, сложив ладони рупором, он кричит:
– Эй! Эй! Офицеры! Сюда!
Внизу на ступеньках стоят трое полицейских. Они травят анекдоты, смеются и не слышат его. Звук молотка совершенно заглушает его голос. Бретт хмурится, оглядывая дорогу в обоих направлениях, но не может понять, откуда доносится шум. Скорее всего, это какая-то частная компания, решает он, потому что уверен – департамент транспорта не работает в федеральные праздники.