Играла музыка в саду, Танич Михаил

Играла музыка в саду

на обложку

Танич Михаил

Шрифт:

Я спал и не слышал гудков.

Но бахнуло взрывом по стеклам,

И начался переполох,

И воздух стал плотным

И теплым,

А я с перепугу оглох.

И солнце, зажмурясь, погасло,

А "юнкерс" давал и давал!

Детей и топленое масло

Тащили хозяйки в подвал.

И как там вокруг ни горело,

Хозяйки смотрели вперед

Закончится время обстрела,

И время обеда придет.

И чья там погибель

Неясно,

Но жизнь продолжаться

Должна!

Была

на топленое масло

Такая крутая цена.

Первая бомбежка, неизгладимка! Хозяйки с детишками куда-то заполошно бежали, а я оторопело стоял и глядел в небо, где в голубом-голубом просторе висели серебряные бомбардировщики и, казалось, прямо на меня сбрасывали игрушечные бомбы. На темечко. Душа моя тряслась от страха, но ноги как прилипли к земле - и ни с места. Шныряли низко, не смея подняться ввысь, фанерные наши "ястребки". С завода повели первых раненых.

И вот в каком-то наспех собранном эшелоне с металлом ("Главвторчермет"!) под такими же бомбами всю дорогу мы с мамой в теплушке пересекаем Северный Кавказ и приземляемся в городе Махачкала. В теплушке - огромная голова кем-то украденного швейцарского сыра. Живем в огороженной досками клетушке - два на два, при железном складе. Скудно, голодно, но бомбы не долетают. Тыл.

Мальчику скоро восемнадцать, он грамотный и просто обязан помогать: а) маме и б) фронту. И такая работенка находится. Меня принимают на фабрику деревянной игрушки сверловщиком, токарем я так и не обучился, будучи тупым (эта тупость так и осталась навсегда) к точке инструмента - главному умению для токаря по дереву.

Фабрика уже была оборонным предприятием - мы делали не игрушки, а банники для минометов разных калибров. Я сверлил дырки под будущую щетину. Давался какой-то супчик с хлебушком (Господи, я потом полжизни проживу на пайке), но ровно на этот супчик маме стало легче прокормить растущего оболтуса!

Вставал чуть свет, осень, ветер с дождем, одежка продувная, дорога дальняя. Пока дойдешь до фабрики, три раза печенка к спине пристынет. Зато в цеху так сладко пахнет сушащейся древесиной, жарко горят печи, и можно, научившись у пожилых двадцати-тридцатилетних рабочих, скрутить козью ножку, насыпать махорочки и покурить у огонька. Кайф.

Много ли, не помню, съел я этих супчиков для минометов, но вскоре пришел из Тбилиси мне вызов в мой эвакуированный туда Ростовский институт железнодорожного транспорта. Прощай, мама! Прощай на всю войну. Тебе предстоит крестный путь в немецкую оккупацию.

В самтрестовском подвале

Застолья шум и дым!

Тбилиси, генацвале,

Подвинься, посидим.

Былое навещаю

Безденежно живу

И бритвой подчищаю

Талончик на халву.

К лавашной на майдане

Хвосты очередей,

Базарный Пиросмани

Случает лебедей.

И сердце суетится,

Влюбленное

грешно

В грудастую певицу

Из летнего кино.

А ей-то, ей, бывалой,

И вовсе не знаком

Неловкий этот малый

С гусиным кадыком.

Иду мечтать о славе

На местный Голливуд

На "Диди Моурави"

Массовщиков зовут.

И ежусь угловато,

Приписан и раздет,

В дверях военкомата,

И мне - семнадцать лет.

Стреляю из нагана,

Играю палашом,

А рядом из духана

Несет благоуханно

Вином и лавашом.

Жизнь в Тбилиси была райской. Далеко от войны. Инжир, вино, по керосиновой карточке на 1-й талончик можно получить 400 граммов отличной халвы, а если подчистить и 4-й, очень похожий талон, то и все 800. Наловчимся! До сих пор не встречаю такой вкусной халвы. А чего стоили пончики с заварным кремом в кафе на Плехановской!

Дорога жизни вела меня сюда, на Плехановскую, но не в кафе, а в Тбилисское артиллерийское училище, готовившее офицеров еще для белой армии. Никаких пончиков, а утрамбованная миска каши делится на четверых. (Кому?
– Гоги!) И целый год, прожитый среди грузинских пацанов - Гогнидзе, Дзнеладзе, Майсурадзе. Свидетельствую и не меняю этого мнения: грузины - народ замечательный! Из лучших.

А потом - выпуск, и прозревшая мандатная комиссия докопалась-таки до расстрелянного отца и выдала мне вме-сто двух положенных лейтенантских кубиков три сержант-ские лычки на погончик. Вот и спасибочко, а то, не дай Бог, генералом стал бы!

Мечтаем, каждый - о своем,

Но объявляется подъем,

Когда казарме снятся сны.

Капрал командует: вперед!

А сам, конечно, отстает

И на войне, и без войны.

Молитвы знаем назубок,

Но больше верим в котелок,

В котором булькает крупа!

Девчонки с нас не сводят глаз,

Сегодня - с нас, а завтра - с вас,

Любовь, она слепа!