Игрок 1. Что с нами будет?
Шрифт:
— У тебяна руке, пастор Люк, тоже что-то не видать обручального кольца.
Такого Люк не ожидал. Он растерянно смотрит на Берта, и тот продолжает:
— Ага. Похоже, я задел тебя за живое. На гомика ты не похож, стало быть, остается предположить, что в тебе явно что-то не так. Бракованный товар. И ты сам знаешь, что это правда. Карен, а ты как думаешь… Люк похож на бракованный товар?
Люк думает: «Вот же умеет человек поставить другого в неловкое положение». Потом он смотрит на Карен. Она стоит, скрестив руки на груди, и по ее лицу видно, что ей действительно интересно узнать, почему Люк одинок.
— Так, давайте уточним. После всего, что случилось — и что происходит сейчас, — вам двоим хочется
Карен и Берт молча кивают.
— Ну, ладно…
Почему ты до сих пор не женат, Люк?
Люк часто об этом задумывался. Почему?
— Мой отец был пастором в церкви и хотел, чтобы я тоже стал пастором. Но я взбунтовался. Да, сын священника и все такое… Кстати, женщинам это нравится. Кажется им привлекательным, уж поверьте мне на слово. В общем, я взбунтовался, но к двадцати годам я достаточно повидал мир, чтобы понять, что главный враг человека — это он сам, и что если нам и нужна защита, то лишь от самих себя. Я это понял и вернулся в церковь. И… — Люк старался быть честным и искренним, насколько вообще может быть искренним человек, целящийся в другого из дробовика. — Я знал, что мой дух пребывает в смятении. И что мне будет очень непросто спасти свою душу. То есть мне так представлялось тогда. Но когда я вернулся в церковь, оказалось, что моим прихожанкам хотелось видеть во мне доброго пастыря, этакого святого наставника, который им обеспечит частное скоростное шоссе прямо к Господу Богу. Но беда в том, что я уже не был плохим мальчишкой, как не был и благочестивым пай-мальчиком, хотя и стал пастором. А из тех, кто находится посередине,я никогда никому не нравился. Знаете, мне уже тридцать с гаком, но мне так и не встретился ни один человек, который знал бы меня. То есть знал по-настоящему. И это обидно. Впрочем, мне кажется, что люди в принципе непознаваемы. Мы совершенно друг друга не знаем.
Услышав эти последние слова, Карен пристально посмотрела на Люка, сосредоточив на нем все внимание.
— Чтобы это понять, нужно время. Как-то я путано все излагаю. Я человек. Я по-прежнему заперт… во времени… заперт в мире вещей.
— Продолжай, — сказала Карен. — Нормально ты излагаешь. Продолжай.
— Хорошо, да… наверное, я и вправду бракованный товар. Сломленный человек. Я всерьез сомневаюсь в избранном мною пути. Я постоянно иду на какие-то компромиссы и вечно терзаюсь, правильно ли поступил.
Люк сел за столик напротив Берта, а Карен стала между ними.
— Продолжай, — сказал Берт.
— В какой-то момент у меня было чувство, что у меня действительно есть душа. Она ощущалась, как маленький, ярко светящийся уголек. Где-то внутри, в животе. Она казалась такой настоящей.
— Так кто тебя бросил? — спросил Берт и добавил: — Рыбак рыбака видит издалека.
— А это важно?
— Да, важно.
— А по-моему, не важно. Вообще все не важно. Что бы я ни делал, конец известен. Потому что я все равно унаследую болезнь Альцгеймера. От этого урода, моего отца.
Глаза Карен широко распахнулись.
— Вот она, истинная причина, — продолжал Люк. — Вот почему в моей жизни все идет наперекосяк. Когда мне исполнится пятьдесят пять, моя вселенная начнет потихонечку распадаться. И какой смысл напрягаться и что-то делать?!
Из задней комнаты донеслись какие-то странные звуки.
Карен спросила:
— Что это?
— Кажется, эти двое затеяли секс, — сказал Берт.
Звуки не умолкали.
Карен спросила:
— Ей же естьвосемнадцать, да?
Берт взглянул на Люка, который сидел, поджав губы.
— А ты ревнуешь, да? — спросил Берт. — Дай-ка я угадаю… Ты думал, ей нравишься ты.
— Сейчас меня больше интересует, что у тебя в голове, Берт, —
— В смысле?
— Вот ты ходишь с ружьем. Убиваешь людей. Почему?
— Карен, я вижу, что ты не веришь.
— Во что?
— В Бога. В великую истину.
— Ну, расскажи мне об этом. А я послушаю.
— Тебе нужно признать, что твой нынешний путь — это смерть, которая лишь притворяется жизнью.
— Поясни.
— Тебе нужно взглянуть на вселенную, как на скопление огромных камней и гигантских шаров горящего газа, подчиняющихся определенным законам. А потом спросить себя: для чего это все? Напомнить себе, что мы — живые существа. С загадочными побуждениями и порывами, которые говорят нам, что вселенная — это место, исполненное удивительных тайн, а не просто вакуум, набитый камнями и лавой. Мы рождаемся отделенными от Бога — и жизнь вновь и вновь напоминает нам об этом, — и все-таки мы реальны. У нас есть имена, у нас есть свои жизни. Мы что-то значим. Не можем не значить.
— Ага.
— Твоя жизнь чрезмерно проста, Карен. Тебе заморочили голову, так чтобы ты не задавалась вопросом о своей бессмертной душе. Ты это знаешь?
— Вот ты мне сейчас и расскажешь.
— Карен, скажи мне, что в тебе — ты сама?Где ты начинаешься и кончаешься? Что есть ты?Невидимый шелк, сотканный из твоих воспоминаний? Душа? Электричество? Что именно собой представляет это твое настоящее «я»? Оно знает, что в каждом из нас заключен бесконечный свет — свет ярче солнца, свет, сокрытый в человеческом разуме? Знает ли настоящая Карен о том, что когда мы спим по ночам, когда гуляем по полю и видим дерево со спящими птицами, когда обманываем друзей по мелочам, когда занимаемся любовью, мы препарируем наши души, вскрываем их и зашиваем обратно? Все душевные травмы и исцеления, все потрясения, происходящие у нас внутри, — они не видны на поверхности, их результаты непредсказуемы и необъяснимы. Но если бы ты могла видеть свет, этот невидимый свет души, что горит в каждом из нас, — в магазине, где мы покупаем продукты, на прогулке с собакой, в библиотеке… Возможно, он бы тебя ослепил, этот свет. Если бы ты могла его видеть.
Люк закатил глаза:
— Для чудовища ты говоришь как-то уж слишком красиво.
Берт резко обернулся к Люку:
— А ты помолчи. — Он повернулся обратно к Карен. — Карен, ты мне нравишься. И быть может, именно сегодня ты наконец проснешься от долгого мертвого сна, которым была твоя жизнь до этой минуты.
— То есть ты утверждаешь, что почти сорок лет я спала? И что же я делала все это время?
— Я не знаю. Ты была частью мира — пребывала во времени, но не в вечности. Я слышу голос твоей души, Карен. Тихий голос, похожий на скрипы и стоны старого дома, который легонько смещается на фундаменте. В моем сердце он ощущается, как то мгновение раз в году, когда ты выходишь на улицу, вдыхаешь воздух и понимаешь, что пришла осень. Только это не осень, Карен. Это вечность. Разбери баррикаду и посмотри, что происходит за дверью. Посмотри на этот пугающий и сияющий новый век, в котором солнце обжигает глаза невинных, в котором оно полыхает когда и где хочет, и ночь уже не дает передышки. Где в таком месте найти милосердие? Где найти правильный путь? Грядет анархия. Офисные небоскребы обрушатся, и, когда мы начнем разбирать обломки, мы увидим, что люди, бывшие внутри, спрессовались в бриллианты под давлением всеразрушающей силы. Бриллианты — это их души.
Люк услышал шаги — в зал вошли Рик и Рейчел.
— Ага, — сказал Берт. — Вот и наши голубки.
— Слушай, ты… Берт, — с ходу проговорил Рик. — А как ты забрался на крышу бара?
— Там у восточной стены припаркован грузовичок с автоподъемником.
— Вот как все просто, оказывается.
Рейчел
Рейчел спрашивает у Карен:
— Карен, а вот так оно все и бывает в снах?
— Что? Ты о чем?