Игрок
Шрифт:
Фигура застывает на месте. Она трясётся так, что лохмотья драной одежонки мотаются в воздухе, как флаги.
Подступаю к нему, существо поднимает голову. Оно мне по грудь, лохматые волосы, похожие на воронье гнездо, торчат во все стороны. Тощие ноги густо покрыты пылью.
Овальное, гладкое лицо, на серой от пыли коже - неожиданно светлые глаза. Ребёнок?
– -Не ешь меня, незнакомец, - тонким голоском произносит существо, и разражается громкими рыданиями. Оно трясётся, всхлипывает, заливается слезами.
Из вороха тряпья выныривает
Глава 14
– -Не бейте меня, люди добрые, - голосок у девчонки, как пила - тонкий и противный.
– Не ешь меня, добрый эльф, я тебе пригожу-у-усь!
Кого это она назвала эльфом? Оглядываюсь по сторонам. Кроме нас с Арнольдом, и дохлого человекопаука, никого нет.
– -Ой, люди добрые, - верещит девица. От звука её голоса у меня начинают ныть зубы.
– Я сирота, ни мамы, ни папы, иду на хутор к тётке, никого не трогаю...
Замечаю у девчонки надпись на груди: "Энн Глазастая". Точно глазастая - взгляд у малявки, как у совы.
– -Отведите меня к моей тётке, добрые путники-и-и. Она вам запла-а-атит...
– -Сколько?
– живо интересуется мой спутник.
– -Тётка меня очень лю-ю-юбит. Пять золотых.
– -Десять, и доведём до порога.
– -Пять.
– -Десять.
– -Я вам короткую дорогу в город покажу. Шесть.
– -На дороге опасно. Одиннадцать.
– -Сплетни, свежие слухи, ужин у тётки. Семь.
– -На дороге крысы, пауки, гоблины. Двенадцать.
– -Тогда идите сами. Семь.
– -По рукам.
Не в силах слушать этот торг, отворачиваюсь, иду к убитому пауку. Серое, округлое брюхо, похожее на миниатюрный волосатый дирижабль, распласталось поперёк дороги. Тонкие коленчатые ноги судорожно поджаты к бокам.
Подхожу ближе. Стройный женский торс вырастает прямо из пузыря. Вокруг тонкой талии топорщится короткая волосяная бахрома. Венчик жёлтых волос, вроде дикарской соломенной юбочки, колышется на ветру. Гладкая кожа живота, узких плеч и обнажённой груди покрыта ромбовидным узором, как у змеи. Руки, совсем человеческие, закинуты за голову. Жёлтые глаза слепо уставились в небо.
На шаровидной коленке передней ноги монстра сидит синекрылый мотылёк, сучит ножками. Второй мотылёк вьётся над ним, чего-то хочет. Видно, самец.
Вытягиваю руку с мечом, и на всякий случай тычу остриём паучиху в пузатый бок. Мало ли что, вдруг женщина в обмороке? Крылатая парочка испуганно улетает. Согнутые в коленях суставчатые ноги монстра неожиданно содрогаются, и с неприятным звуком скребут когтями по земле. Раздаётся хлопок, будто лопнул воздушный шарик.
На конце надутого брюшка, там, где особенно густо растут серые волоски, внезапно лопается кожа. Брюхо расходится поперёк, как перезрелый плод. Из отверстия, вместе с мотком спутанной паутины, вываливается что-то круглое, мокрое, и с влажным шлепком падает на дорогу.
Слышу за спиной сдавленный писк девчонки. Наклоняюсь над мокрым комком. В блестящем коконе влажной плёнки что-то смутно белеет, будто гроздь крупного винограда.
Нагибаюсь, беру кокон в руки. Он неожиданно лёгкий, мягкий и тёплый. Будто котёнок.
– -Гляди-ка, паучьи яйца, - Арнольд уже здесь, разглядывает добычу в моих руках.
– Ого, пятьдесят золотых!
Откуда парень узнал, сколько это может стоить? Вглядываюсь в кокон и вздрагиваю. Я вдруг замечаю то, что не видел раньше: крохотные буковки сбоку, как будто муха наследила. Как скрытый узор, картинка, которую не увидишь, пока не посмотришь под определённым углом. Несколько слов, и цифры. От неожиданности едва не роняю добычу на землю.
С привычным звоном выскакивает табличка, моя блондинка щебечет: "Наблюдательность, навык повышен!"
Ну конечно. Как я раньше не заметил? Здесь же всё проштампованное. Люди, вещи, растения. Оглядываюсь вокруг. Может быть, и это горячее, рыжее солнце, что висит над холмами, тоже имеет надпись на своём огненном боку?
Смотрю на густую зелень вдоль дороги, на туманные вершины холмов, на цветущие кусты, увешанные лиловыми бутонами. Вот она, моя единственная реальность. Всё записано, отмечено, сочтено.
Машинально убираю добычу в мешок. Накатившая тоска уже пропадает, растворяется, как следы на песке.
Обхожу паучиху. За ней, наполовину придавленный огромной тушей, лежит здоровый мужик в блестящих доспехах. Лицо стражника почернело, будто обугленное. Кожа кое-где лопнула, и оттуда сочится сукровица. Отвожу глаза от искажённого в предсмертной муке лица, разглядываю амуницию.
Не зря моя блондинка трещала про наблюдательность. Теперь я вижу то, что раньше не замечал. По краю доспеха покойника идёт короткая надпись: "Капитан стражи. Тело". Видно, что доспехи офицера более тонкой работы, и выглядят куда изящнее, чем у простых стражников.
На поясе стражника - кожаная сумка. Потёртая, видавшая виды, кожа, ременная застёжка обрезана, и из-под приоткрытого клапана виднеется кончик пергамента.
Подцепляю пергамент, сумка открывается сама. На землю вываливается десяток золотых монет, чернильница, перо - вроде гусиного - и серебряное кольцо. Свёрнутый в трубочку листок остаётся у меня в руке.
Разворачиваю листок. Несколько коротких строчек, написанных столбиком. Ничего не понимаю. Каждая буква по отдельности кажется знакомой, но слова из них никак не складываются.
Арнольд наклоняется над листком, негромко читает вслух:
"Госпожа погоняет кнутом
До полуночи злую кобылу
Засияет в покое ночном
Над могильной скалою уныло
Кровью мужа холодной водой
Наливать из большого ушата
Чашей полной молвою людской
На камнях колдовского
Заката..."
– -Это что, стихи?
– гляди-ка, а покойный капитан был романтик. Стихи писал, вон, даже чернильница в сумке.
Мой спутник кривится, как от зубной боли: