Игрушечный дом
Шрифт:
То, что совершают? Самообманом? Засчитывается ли только результат? Я больше не знаю.
В пол стукнула Аннина трость, сердито, несколько раз подряд. Когда Катри сошла вниз, Анна сидела в постели, закутавшись в одеяло.
— Что ты там вытворяешь? Битых полдня топаешь над головой, туда-сюда, туда-сюда. А я пытаюсь заснуть.
— Знаю, — ответила Катри. — Только и делаешь, что спишь. Спишь, спишь, спишь. Думаешь, мне очень легко жить с мыслью, что ты убиваешь время во сне, поскольку все не вполне так,
— О чем ты? — сказала Анна. — Что ты выбрала на сей раз темой для проповеди? Нет в этом доме покоя. Тебя не радует его лодка?
— Отчего же, радует. Ты поступила очень благородно. Вернее, просто-напросто справедливо.
— Ну ладно, — буркнула Анна. — Чем плохо, что я хочу спать? Правда, сейчас сон у меня, по твоей милости, совершенно прошел. Сядь и успокойся. Что опять не слава богу?
— Мне надо сказать тебе кое-что. Кое-что важное.
— Если это снова «Объединенная резина»… — начала Анна.
— Нет. Это очень важно. Выслушай меня. Пожалуйста. Я обошлась с тобой нечестно. С самого начала я лгала, плела о других людях всякие небылицы, я виновата и должна теперь сказать тебе об этом, теперь ничего не поделаешь, но сказать надо. — Катри говорила очень быстро, она стояла у двери, глядя мимо Анны, в стену.
— Странно, — заметила Анна, — очень странно. — Она встала, одернула платье, расправила покрывало. — Удивительный ты человек. Иногда мне казалось, что нет на свете никого серьезней тебя: другие люди болтают, а ты произносишь речи. Забавно только, что подчас ты вдруг говоришь вещи, которых от тебя совершенно не ждут. Ты сейчас забавляешься?
— Нет, — без улыбки ответила Катри.
— Ты можешь повторить все, что мне сказала?
— Нет.
— Ты сказала, что лгала мне.
— Да.
— И что это означает?
— Это означает, — через силу ответила Катри, — это означает, что другие тебя не обманывали. Я имею в виду людей, с которыми ты сталкиваешься. Тех, кто тебя окружает и кто пишет тебе письма. Они тебя не обманывали. Можешь им снова верить.
— Возьми сигарету и сядь, — сказала Анна. — Не стой с таким вот лицом. Пепельница найдется. Ты имеешь в виду, к примеру, лавочника и Лильеберга?
— Да.
— А может, и нашу несравненную фру Сундблом? — фыркнула Анна.
— Анна, дело серьезное. И очень важное.
Но Анну вдруг обуяла какая-то злая веселость.
— Важное? Что ты разумеешь под «важным»? Может, «значительное»? Может, имеешь в виду пластмассовые фирмы? Стало быть, они меня не обманывали? Милейшие люди — и они, и мои издатели? Безгрешные, в точности как эти от роду испорченные дети, которым бы только хапать, хапать, хапать… О чем ты толкуешь? Об этом, да?
— Анна, прошу тебя.
— Они меня не обманывали? Ни один из них не обманывал?
— Ни один.
— Очень ты странная, — сказала Анна. — Считаешь, доказываешь. Возводишь напраслину на всех и каждого, заставляешь в это поверить, а потом являешься и говоришь… смеешь явиться ко мне и говорить, что все это неправда?! Зачем ты так делаешь?
Они сидели друг против друга за столиком у стены. Анна пристально смотрела на Катри и вдруг подумала, что никогда не видела такого невеселого человека, как Катри Клинг.
— Стараешься быть доброй ко мне? — спросила она.
— Теперь ты подозрительна, — сказала Катри. — Одному можешь верить: я никогда не стараюсь быть доброй. Ладно, буду повторять все, что сказала, пока ты не поверишь.
— Но ведь тогда больше нельзя верить тебе?
— Да, нельзя.
Анна наклонилась к ней через стол.
— Катри, есть в тебе что-то… — Она поискала слово и, найдя его, продолжила: — Что-то слишком уж категоричное. И это заводит в тупик. Не отдохнуть ли тебе немного? — Она накрыла ладонью руку Катри. — Часок-другой. Может, тогда мы лучше поймем друг друга.
— Слишком категоричное? — переспросила Катри. — И заводит в тупик? — Она затушила сигарету. — Если уж кто категоричен, так это ты. И заведет твоя категоричность прямиком туда, куда ты хочешь. Я знаю. Я напишу тебе письмо.
— Не надо больше писем…
— Только одно. И его не понадобится прятать в шкаф. Я докажу тебе, что я виновата. Ты же сама говорила: я умею считать и умею доказывать. Вот и получишь подробнейшие доказательства моей вины.
— Катри, — сказала Анна, — может, все-таки отдохнешь немного, а? День-то был длинный.
— Да, — кивнула Катри, — длинный. Ладно, пойду я.
36
Вернувшись к себе, Катри вытащила из-под кровати чемодан. Открыла его и долго сидела на краю постели, прислушивалась. Вечер был тихий-тихий. Но безмолвный покой не давал ей совета, не говорил, что надо делать. Слова и образы, невысказанные либо опрометчивые слова и невиданные либо сверхотчетливые образы, промчались у Катри в мозгу, и единственное, что в итоге осталось, был пес — пес, неутомимо бегущий все дальше, под грозным знаком волчьей шкуры.
37
И вот настало то важное, тщательно выбранное утро: Анна вышла работать ни свет ни заря. Накануне она присмотрела местечко и отнесла туда скамеечку, низенькую, в самый раз, чтоб, сидя на ней, легко дотянуться до красок и банки с водой. Анна не пользовалась этюдником, этюдники казались ей слишком вещественными, слишком явными. Она хотела работать как можно неприметнее, пришпилив бумагу к дощечке на коленях, прямо под рукой. Освещение лучше всего бывает ранним утром, ну и вечером тоже, краски тогда набирают глубину, надо ловить мгновение, пока тени не поблекли и не стушевались.