Игрушки для императоров. Лестница в небо
Шрифт:
– Эй, парень! С тобой все в порядке? Мы друзья, мы поможем тебе… Иди сюда, иди к нам!..
«Парень» в ответ приподнял голову, насколько позволяли фиксаторы, и открыл мутные-мутные глаза. Старший помощник увидел в них нечто, что не смог позже объяснить словами, и резко отшатнулся назад. Но пациент не был в сознании, как ему показалось. Он отчетливо, теперь уже все присутствующие разобрали мотив, громко запел:
Не ходи за морскими котиками Далеко–заплывешь. Не гуляй в тундре под наркотиками! Занесет потом–фиг найдешь!..Затем снова опал, потеряв сознание, теперь уже окончательно.
Младший помощник растерянно обернулся:
– Сеньор, при чем здесь наркотики? Разве мы давали такой макет?
Виктор Кампос задумчиво затянулся. Парень этот был из русского сектора, как и Шимановский, язык знал. Но дать вразумительный ответ на происходящее он ему не мог.
– Я же говорю, он поет. Просто поет. Ушел в себя. Заканчивайте экспериментировать, хватит на сегодня…
– Но мы же еще не… – попробовал вскинуться первый, но быстро опал. С хефе не спорят.
Оба помощника принялись отключать аппаратуру и отсоединять провода. Когда они окончили, «быки» приподняли бесчувственное тело мальчишки и потащили прочь из помещения, в расположенную недалеко комнату, оборудованную под камеру. Эксперимент провален – это главная мысль, которую вынесли все, здесь присутствовавшие. Если кто-то из них стучит, а дон хефе точно знал, что кто-то стучит, и даже догадывался, кто именно, для всех это будет так. Сам же дон Виктор достал из внутреннего кармана небольшой блокнотик из древесной бумаги в дорогущем кожаном переплете, и сделал небольшую пометку. Совсем небольшую, всего три слова. Но слова эти требовали того, чтобы обмозговать их в спокойной обстановке.
Проснулся я от яркого света. Это был не простой свет, что светит от встроенной под потолком рассеивающей лампы, а направленный концентрированный поток, цель которого – ослепить, не дать человеку чувствовать себя комфортно, и не дать увидеть того, кто перед ним в данный момент находится. Я склонялся к последнему варианту. В камере кто-то был, кто-то из «руководящего эшелона». Человек, держащийся на равных с Виктором Кампосом, с чего-то решивший посетить мою скромную обитель.
«Быки» приподняли меня и посадили на скамейку, где я, в достаточной степени наделенный удобствами (что понимаешь, только пройдя тюрьму), спокойно отсыпался, впервые за незнамо сколько суток. Да-да, и не надо тыкать в меня пальцами, именно это я и делал – бессовестно дрых. Просто придя в себя, через несколько часов после допроса, я вдруг понял, что мне все равно. Я не хочу искать правых и виноватых, не хочу выискивать, кто из них больше лжет и кто это всё затеял. Мне в один миг это стало неинтересно.
Я чувствовал, что скоро всё закончится. Дело подошло к финалу, к развязке, и какова бы ни была эта развязка, она вот-вот наступит. А дальше? Не представляю, что будет дальше. Пока я радовался тому факту, что меня не били, и большего для счастья желать не смел.
И вот опять. Честно, надоели, как мухи! Мало того, что разбудили, не дали выспаться, так еще притащили какого-то хмыря на экскурсию, тычут в меня пальцем и слепят глаза. Как к таким людям относиться?
– Тебя же попросили, не орудовать над мальчишкой, оставить его в сохранности.
Я невольно прислушался. Это произнес вошедший, и голос этот… Властью отдавал голос, привычкой повелевать.
– Это не я, это в гвардии, – «отмазался» Кампос. Судя по тону, он именно отмазывался.
– Им будет все равно. Сделка – есть сделка. А вид у мальчишки не товарный.
– Веришь, мне плевать. Жив? Жив. Здоров? Здоров. Эй, ты, как ты там, жив-здоров?
Это уже мне, и я предпочел промолчать. Закрыл глаза, пытаясь обострить слух до предела и уловить мельчайшие оттенки голоса вошедшего сеньора.
– Как видишь, в порядке, – прокомментировал мое молчание хефе. – Я готов к обмену.
– Я уже сказал, завтра. В полдень. И, Виктор, никакого оружия. Нигде, ни у кого. Иначе сделка не состоится.
Сказав последнюю фразу, от которой у меня внутри все подпрыгнуло, сеньор замолчал, и я почувствовал на себе его оценивающий взгляд. Внимательный такой, словно я греческая статуя, а он хочет купить меня для домашней коллекции. Мне такой взгляд не понравился. Еще я уловил общий настрой – вошедший человек не сочувствовал мне, не сопереживал; ему не было на меня плевать, но относился он с четким негативом. Чем это могло быть вызвано? Где я перешел ему дорогу, если в жизни никогда его не видел? Это были вопросы, ответы на которые я не знал и задаваться которыми в данный момент не считал необходимым. Не любит меня? Флаг в руки, я к нему отношусь так же трепетно. А в остальном он знает, где дверь и скоро через нее выйдет.
Как я понял все это, сидя с закрытыми глазами и даже не видя лица вошедшего? Не знаю, это врожденное. Я его чувствовал, просто чувствовал. И в этот раз мои чувства давали настолько полную картину, что зрение вообще было необязательно. Я чувствовал их всех, всех четверых, кто был в камере, но неизвестный сеньор ощущался лучше всего.
– Пойдем, довольно, – бросил сеньор Кампосу, и через минуту они вышли. «Быки», отключив лампу, вышли следом. Я вновь остался в одиночестве. На ум напрашивалось только одно слово, «посредник». Завтра меня обменяют на Бенито, который все-таки находится в руках у Мишель, несмотря на все голословные заверения Катюши. А этот сеньор – третья сторона, авторитетная, но не участвующая в конфликте.
Но меня это по-прежнему мало интересовало. Только мысль, что следующий день станет последним в моих мучениях, несказанно грела душу.
Два человека шли по коридору подземелий поместья, а это все-таки было оно. Низкий и жилистый, с типично латинской внешностью, коротко стриженный, и высокий худой, даже тощий, с европейским типом лица и светло-русыми длинными волосами. От обоих из них в стороны шел невидимый глазу ореол власти, заставляя охрану и прислугу расступаться в стороны и уходить подальше с их дороги. Как-то иначе описать такое нельзя, но окружающие это чувствовали.