Игры богов

Бусыгин Игорь

Но едва успел порадоваться этому Синеус, как возник в двери красный от ночного мороза киевский варяг… Олег глянул на него и понял — беда.

Краткое мгновение промедлил князь. Понадеялся, что у того хватит ума подойти незаметно, за спинами… Просчитался, вывалился усатый Ярослав на середину Дома, проревел:

— Неладно дело, Олег! Отрок твой Игорь с Рвачем, который из дружины Синеуса, друг друга чуть не поубивали…

Все варяги Олега, викинги Синеуса разом зашумели.

— Дурни, надо было растащить их молча, да успокоить, —

одновременно крякнули про себя Олег и Синеус. — Да теперь поздно.

Синеус угрюмо поднялся, про себя пожелав Ярославу сожрать свой собственный поганый язык.

— Сюда, обоих.

Викинги вкинули в дом драчунов.

Олег следил за своим варягом, не вмешиваясь. Тяжко — так что же: не всё ему вытаскивать из дерьма недоумка, трудно молчать, да терпеть надо…

Ярослав с мертвыми, усталыми от терпения глазами прохрипел:

— Их растащили в тот самый момент, когда ярость достигла предела, лупили друг друга ногами, руками, бодались головами. Кто кого побил, понять невозможно, ещё бы немного и схватились бы за мечи: каждый успел в клочья разодрать друг у друга одежду.

Ярослав замолчал.

У драчунов заплывали подбитые глаза, из носов одинаково капала кровавая юшка, у обоих из разбитых ртов торчали осколки зубов…

Синеус повёл бровью, и двое, державшие Рвача, отпрыгнули. Такая несправедливость заставила Игоря отчаянно рвануться, но его удержали, наградив для острастки подзатыльником.

— Чего не поделили? — спросил ярл. Рвач завопил, не дав Игорю раскрыть рта и желая обойти его хотя бы здесь:

— Он меня… назвал… назвал…

И осёкся, не мог сам произнести о себе то, чего не спускал ещё никому.

— Сыном рабыни, — подсказал Синеус из вредности.

Викингам понадобились все их боевые навыки, чтобы остановить Рвача и заткнуть ему извергающий проклятия рот. Викинг вырывался как дикий вепрь, а орал как стая перепуганных ворон.

А Синеус огляделся по сторонам и увидел, как Аскольд отодвинулся от Олега и стал посматривать на свою боевую секиру. Олег не пошевелился, только посмотрел отрезвевшим взглядом. Не забыл Аскольд старой вражды, вспомнил, как Олег пятнадцать лет назад прилюдно избил его за похождения в Киеве. Но когда он покосился на соседа и увидел в глазах Олега смерть, мгновенно одумался, понял, что князь тоже всё помнит:

— Да я так, я ничего; видно, и меня дядюшка Хмель за бороду схватил…

Отодвинул свою секиру подальше.

— Разреши, ярл, я скажу своему кое-что, — обратился Олег к Синеусу. — Это ведь мой дружинник.

Он казался очень спокойным. Ярл кивнул:

— Только не прогневайся… своего я сам накажу.

— Не беспокойся, — усмехнулся бывший князь и полез вон из-за стола.

Игорь увидел Олега сразу, как только его втолкнули; обмяк, его уже не надо было держать. Ему тут же стало так плохо, захотелось остаться дома, в своём Киеве, а не напрашиваться в дружину к Олегу…

— Дай сюда твой меч, —

рявкнул Олег. Сказал не тихо и не громко, но так, что сердце Игоря сперва бешено заколотилось, а потом ухнуло куда-то и пропало, точно вовсе остановившись. Деревянными пальцами он с трудом вынул меч и протянул Олегу рукоятью вперёд.

Вещий выхватил у него булатный клинок. Меч, которому сотни лет, как живое существо понял, что пришла его смерть, всхлипнул и… умер, лопнув пополам под могучими руками Вещего.

— Я думал, у меня есть ученик, родич! — прохрипел Олег. Потом зимними вечерами скальды пели, что он покачнулся при этих словах, глаза налились кровью, кадык задергался, видать, пытался сдержать слезы… А ярл хмыкнул:

— Эй! Кто-нибудь, сбегайте к женщинам, они вам покажут, где пиво, которое я велел варить для великого князя еще полгода назад. Ведь не зря же, — ярл пьяно ухмыльнулся, — норны предсказывали, что Вещий вот-вот появится, и он появился. А весной, — Синеус, просиял, — я заложу Десять драккаров, нет, двадцать, для Олега. Олав обещал мне, что нелегко будет найти в море хоть один, где сыщутся, нет, найдутся, подобные!

Олег с облегчением выдохнул:

— Мудр ты всё-таки, побратим!

И гульба продолжилась!

— Во имя отвисшей груди великанши Хель! Руну пива за тех, кого мы били, за их жён, которых мы имели, побратим. Ибо пока человеку есть, что вспомнить, и о нём помнят враги, он жив!

Князь, протрезвевший после непонятной драки, одобрительно мотнул головой.

— Для таких правильных слов подать золотые цареградские кубки! — Олег ткнул рукой в провинившегося Игоря. Тот выскочил, про себя подвывая от счастья.

— Его простили!!!

Кубки наполнили дорогим ромейским вином до самого верха, плеснуло даже через верх. Кубки радостно зазвенели, как же, про них вспомнили, а они созданы для сверкающих побед! У хмельных воинов, у кого на бороды, а у кого и на грудь, выплеснулось терпкое, красно-тёмное вино, запахло тёплым, южным морем, весёлыми, черноглазыми женщинами, а вино запело песни далёких виноградников и страстными голосами таких же далёких женщин.

— Воин жив, пока о нём помнят! Дай мне рог побольше, а то кубок слишком мал! — внезапно прокричал Асмунд.

— Славно сказано, притащите ему рог и поболе, из мамонтовой породы или слоновьей, — промычал Олег, забрасывая себе в рот огромный кусок жареного кабанчика.

Он помолчал, подождал, пока ему не принесут рог побольше. А когда принесли, его брови удивлённо поползли вверх, рог был побольше его меча.

— А теперь скажу я! Человеку нужны и друзья, нужны и побратимы, Синеус! Так выпьем же за них!

— За друзей! — громыхнул викинг. — Чтобы они были такими же, как ты, побратим! — он обвёл взглядом дом, подумал и добавил: — Но таких, как ты, у меня больше нет, а вот врагов — много. Так что давайте выпьем за живого друга да ещё за живых, пока живых, врагов.