Игры Фортуны
Шрифт:
– Нет, ты не сестра мне, – шептала Аннушка Юлиане в розовеющее ухо. – Ты моя опора, моя защита, а мир так жесток… Не покидай меня, Юленька…
Часть вторая. На ловле счастья и чинов.
Глава 1. «Авось, авось».
Антон-Ульрих Брауншвейгский был счастлив и несчастлив от рождения. Счастлив – появиться на свет с голубой аристократической кровью, по праву рождения делавшей его обитателем высших сфер монархической Европы. Однако на этом везение, отмеренное ему природой, заканчивалось. Второй сын Брауншвейг-Бевернского герцога, он и на престол-то родного Брауншвейга, отнюдь не самого большого цветного пятна на пестрой карте Германии (которую записные острословы справедливо сравнивали с лоскутным одеялом), мог рассчитывать только в случае, если бы вдруг куда-нибудь делся старший брат Фердинанд (никуда деваться не собиравшийся). Для таких, как Антон-Ульрих, младших германских принцев, которым никогда не стать монархами, была уготована иная роль – отправиться ловцами счастья к какому-нибудь
Как повелось в семействах немецких аристократов, геральдические гербы которых венчали короны не самого внушительного размера, Антон Ульрих получил неплохое придворное воспитание и весьма однозначное образование, которые сами по себе подвигали его на стезю военного служения. Однако в родном Брауншвейге, где он с младенческих пеленок начал отсчитывать выслугу лет в одном из лучших полков, ему вряд ли довелось бы когда-нибудь командовать войсками – по той же причине, по какой не светило и занять престол родного герцогства. В хитрой игре европейских монархий австрийская титулованная родня нашла для бесталанного принца неожиданную блестящую партию – по представлению цесарского двора в Вене, императрица далекой и необъятной России Анна посулила 18-летнему Антону-Ульриху «зачисление на военную службу». В этой полу-варварской империи, заманчивой своими сказочными богатствами, немецкому принцу даже столь юного возраста это сулило самые высокие чины и, главное, заманчивое положение при дворе монархини. Царица Анна, хоть и русская по рождению, была почти что «своя», в недавнем прошлом – многолетняя герцогиня Курляндии. Иностранцы, в особенности немцы, были у нее при дворе в большой чести: высоко вознесенная Фортуной, Анна по сердечному расположению к немецкому окружению тащила за собой и их. Между строк оживленной переписки высоких особ отчетливо читалась и еще одна, а быть может и главная перспектива – Брауншвейгскому принцу сулили руку ближней и единокровной родственницы российской императрицы, ее юной племянницы Елизаветы Екатерины. По отцу она была же так «своя», дочь склочного и взбалмошного герцога Мекленбург-Шверинского Карла-Леопольда, по матери же русская. Именно эта русская мать, сестра императрицы Анны, столь вовремя сбежала от грубости и ревности мужа в Россию, чтобы привезти туда будущую жену для Антона-Ульриха.
Впервые в жизни Антон-Ульрих почувствовал на себе завистливые взгляды. Благородные сверстники завидовали ему, однако пуститься в отчаянное путешествие на край географических знаний из опрятной Германии даже за генеральским чином и выгодной партией готов был далеко не каждый. Антон-Ульрих прослыл храбрецом, хотя, собственно, ничего еще не сделал. Он же был исполнен не столько радужных надежд, сколько искренней готовности честно и усердно служить своему новому Отечеству. Заочно он уже любил Россию и ее императрицу Анну. Его мягкое сердце было готово полюбить и незнакомую ему юную особу, жившую где-то на далеком балтийском берегу, в городе с вычурном названием Санкт-Питербурх. В наивных мечтах принца они сливались в единое целое; засыпая, он повторял их имена.
Наконец в году 1733 летоисчисления от Рождества Христова пришла пора отправляться в путь. Россия распахнула Брауншвегскому принцу свой скрипучий пограничный шлагбаум и открыла перед ним бесконечную череду скверных до умопомрачения дорог, умопомрачительных же своею сдержанной северной красотой просторов и… огорчительных картин бедности. Здесь не было высоких узорчатых дворцов из восточной сказки – все больше попадались осевшие в землю бревенчатые крестьянские жилища с жалкими крышами из соломы, которые следовало именовать: «izba». Никто не носил соболиных шуб и золотых украшений, а основу одежды жителей составляли плетеная из лыка обувь и грубые домотканые материи – «lapti» и «sermyaga» соответственно. Скудное же питание обитателей России зиждилось на кислом черном хлебе, разваренных дробленых зернах, супе из сильно сквашенной капусты и пенном пивоподобном напитке из хлебных остатков. Однако и работающие в поте лица либо бездельничающие бородатые землепашцы («muzhiken»), и не лишенные красоты женщины, легко несшие на плече с помощью полукруглого рычага («koromyslo») два полных ведра, и гонявшие взапуски босоногие ребятишки смотрели из своей беспросветной бедности на удивление беспечно. На вопрос молодого знатного иностранца, услужливо переведенный одним из сопровождавших чинов, как они справляются с таким природным состоянием быта, следовал спокойный ответ: «Ничего! Бог милостив. Авось управимся». С обратным переводом чин замялся, и не сразу нашел немецкое соответствие: «Gott gut. Alles gut»22.
Антон-Ульрих Брауншвейгский смотрел широко раскрытыми глазами, изумлялся и запоминал. Об условиях своей будущей службы он знал уже немало. Его ждало завидное и почетное назначение. Президент Военной коллегии Бурхард Кристоф Миних (тоже свой, уроженец Ольденбурга) тремя годами ранее задумал смелую реформу кавалерии российской и уже переформировал три отменных драгунских полка в кирасирские по примеру тяжелой европейской кавалерии. Третьим из них в скором времени и предстояло шефствовать Антону-Ульриху. Русские охотно рассказывали, что это бывший Ярославский драгунский полк, полк славный, воевавший под знаменами северного титана царя Петрома против шведов. Эти рассказы наполняли простую душу Антона-Ульрих гордостью, но одновременно и тревогой. Как он, неопытный юнец, справится с таким ответственным назначением? «Ничего! Бог милостив. Авось управишься!», – отвечали русские, и немецкий принц повторял: «Авос, авос».
Перед въездом в Санкт-Питербурх Антон-Ульрих волновался и не спал всю ночь. Однако волнение было не тревожным, а радостным. И мечты были радостные, мальчишеские. Хотелось быть самым лучшим, самым смелым командиром российского кирасирского полка, которого уважают и ценят начальники и любят верные солдаты. А еще представлялась невеста… Ну что мог он, не разу в жизни не познавший женщины и даже толком не влюблявшийся, знать о невесте? Она представлялась приятным дополнением к полку – Антон-Ульрих ожидал увидеть нежную юную особу, которая будет верно любить его только за то, что он есть, махать ему из окна батистовым платочком и провожать в походы.
Он столько всего передумал, когда покидал родной Брауншвейг, что перестал отличать мечты от реальности. Но реальность подступила к Антону-Ульриху вплотную, как только он очутился на новом месте. Российская столица была расположена выгодно с точки зрения морского форпоста империи, но худо для города с многотысячным населением и императорской резиденции. Сырой воздух был гниловат, болотистая почва нездорова. Наспех построенные при великом Петре сооружения быстро ветшали и неряшливо ремонтировались; даже дворцы поражали прискорбным сочетанием внешней роскоши с неустроенным бытом. Жители, даже придворные, страдали и болели, но на сочувственные изумления молодого гостя отвечали привычно: «Ничего! Бог милостив. Авось управимся».
Императрица оказалась не сказочной Семирамидой, а грузной женщиной с грубыми манерами и дурным запахом, крикливой и легко приходящей в ярость. Всемогущий фаворит герцог Бирон, несмотря на сходство фамилии с древним французским родом, был типичным баловнем Фортуны, упивавшимся высоким положением, высокомерным и презрительным со всеми.
Чувство разочарования вызвало и знакомство с полком, который, правда, в качестве слабого утешения именовали теперь Бевернским, по одному из наследственных маестатов Антона-Ульриха. «Не езжайте нынче, – советовали Антону-Ульриху приставленные к нему императрицей придворные и военные лица. – Полк на лагерях, не являет должного вида. Дождитесь плац-парада, вот тогда вступите в шефство честь по чести…» Но он все же поехал, несколько часов трясясь верхами по бескрайним полям, лесам и пустошам в окрестностях русской столицы. Антон-Ульрих желал видеть свой полк таким, каким он есть.
К встрече приезжего шефа кирасиры выстроились фронтом… в пешем строю. Солдаты Антону-Ульриху сразу понравились – рослые, плечистые, широкогрудые, с хорошими смышлеными лицами и пышными усами. Правда, одеты они были не в полагающиеся артикулом нарядные белые колеты из лосиной кожи, а в линялые синие мундиры, оставшиеся от драгунского прошлого, но отточенными драгунскими шпагами23 отдали на караул так, словно молния сверкнула!
Антон-Ульрих поздравил молодцов тщательно отрепетированным приветствием на русском языке, и в ответ те гаркнули нечто столь слитное и громогласное, что радостно зазвенело в ушах – отличные солдаты! Но отчего не верхами, где же их горячие огромные скакуны, главная сила кирасирского строя? И почему во фронте всего сотни полторы молодцов, хотя в полку долженствует иметь (тут Антон-Ульрих показал хорошую память и знание воинского артикула) 35 штаб- и обер-офицеров, 70 унтер-офицеров, 690 рядовых строевых и нестроевых, 20 трубачей и 1 литаврщика? А, сверх того, 781 строевую лошадь, и еще раз, кони где!?
На эти недоуменные вопросы юного шефа отдававший рапорт по полку седоусый штаб-офицер с мужественным лицом и усталыми глазами глубоко вздохнул и начал отвечать тоном, которым учитель снисходительно вычитывает урок худо выучившему его ученику. Во фронте де только первый эскадрон, ибо на компаменте, то есть в расположении полка, сейчас сей эскадрон один, остальные же с полковыми лошадьми разосланы «на траву» по дальним деревням, ибо лошади за зимнее винтер-квартерование сильно спали с тела и хворы, а то отпускается им еще как в «Уставе воинском» при Петре-батюшке прописано на полгода всего по четверти овса, что есть, ежели разно считать, от восьми до девяти пудов, да сена 15 пудов, а вторые полгода кормись из-под ног, а в кирасирском коне одного росту в холке до 2 аршин и 4 вершков, ему такой дачи мало, а и то воруют все сверху донизу, а на воров никакого укорота не сыщешь… Тут Антон-Ульрих, окончательно запутавшийся в пудах, вершках, четвертях, траве, овсе и сене, несколько жалобно полюбопытствовал, как можно исполнять служебный долг в столь тяжкой кондиции. Пожилой офицер потер пересекавший щеку старый шрам и ответил рассудительно: