Игры мудрецов
Шрифт:
Глава 7. Похоронная церемония
Бегу по лестнице на третий этаж. В рассветных сумерках выцвели все краски и застывшие комнаты, как черно-белые фотоснимки. Ковролин глушит шаги, черный силуэт Трура впереди застилает свет. Не сразу понимаю, что проходим по коридору мимо библиотеки. Зеркала и все стеклянные поверхности закрыты белыми простынями. Вдоль стен лаконичные вазы с ветками кипариса – символом смерти. Кипариса станет больше. Принесут, когда будут прощаться со мной, и положат на постамент к саркофагу. Кто? Поэтесса? Эмпат? Конспиролог? У бывшей военной тайны не так много знакомых, скромной будет церемония.
Знаю, что впереди гостиная, но вместо нее облако тумана. Белое и густое. Коридор заполнен отрезами ткани, свисающими с потолка. Я чувствую сквозняк от климат-системы, но легчайшая органза неподвижна. Останавливаюсь возле преграды и касаюсь полотна рукой. Толкаю его вперед и слышу тихий звон колокольчиков. Они пришиты к нижнему краю ткани.
– Что это?
– Сторожевой полог, – объясняет Трур, – невозможно пройти, не задев хотя бы одного полотна. Звон предупредит генерала. Никто не должен видеть его слез.
Веду ладонью по преграде, словно по водной глади озера. Прохладная и певучая.
– А он будет плакать?
Не верится, даже если бы я умерла по-настоящему.
– Не знаю, – хмурится Трур, рассматривая в упор, будто на мне больше нет маски. – Я боялся, что Его Превосходство ночью особняк разнесет. Так было, когда она ушла. Уехала в другой сектор, а генерал разбил всю мебель в спальне.
Вздрагиваю от воспоминаний. Обида душит на Рэма, ставшего тогда моим тюремщиком. Долго считала, что Наилий ему приказал никуда меня не выпускать, а лысый стервятник старался с наслаждением.
– Ей, наверное, плохо было здесь, вот и сбежала.
Не замечаю, как вздрагивает голос, играя плаксивыми нотками даже через хрипы, а виликус продолжает верить в мою легенду.
– Тиберий, я знаю, в тебе говорит ревность и злоба, что другой не уберег, не спас от смерти. Можешь отмахнуться, но я скажу. Любил он ее, как никого прежде. Статус женщины всегда чувствуется даже в мелочах. А с ее приходом жизнь в особняке изменилась. Одно у вас горе.
Опускаю голову, не зная, что сказать. Прав виликус.
«Знала, что любит и все равно захотела еще раз убедиться?»
Тон строгий и чужой. Инсум? Со стороны фиктивная церемония действительно выглядит истерикой капризной девочки. Умру назло пророчеству, и пусть всем вокруг станет плохо. Но жить и ничего не делать, зная, что из-за меня в мир не придет настоящая тройка и будущее не наступит разве лучше?
Трур ведет сквозь полог, органза расступается, струится по плечам, опадая звоном колокольчиков. Из-за последней завесы появляется опустевшая гостиная со стеклянным саркофагом в центре. Рядом стоит в белом парадном кителе и белых брюках Наилий. Взгляд мраморной статуи – пустой и безразличный.
– Ваше Превосходство, – раздается синтезированный голос Трура, а я понимаю, что рядовой Тиберий сейчас от страха и стыда за вторжение обязан сбежать.
Не пошел генерал на тренировку, ошибся старший виликус. Резко разворачиваюсь, чтобы исчезнуть за пологом, но Трур держит за плечо. Пальцы железные, не вырвусь. Приходится обернуться и вытянуть спину перед полководцем. Наилий молча кивает вместо ответного приветствия.
– Скорбим и сопереживаем вашему горю, – говорит Трур, отпуская меня, – рядовой Тиберий знал дариссу, разрешите попрощаться.
Генерал снова кивает, игнорируя все мои вольности с субординацией. Не до них на церемонии. Я медленно иду к саркофагу, за спиной поют колокольчики. Ушел Трур, оставил нас. Смертное ложе словно инеем подернуто. Морозные узоры переплетаются белым кружевом на тонких руках, так похожих на мои. Спускаются по длинной юбке погребального платья к белым туфлям и замирают на лепестках эдельвейсов. Саркофаг усыпан цветами, а несколько вплетены в волосы мертвой. Лицо по обычаю выбелено, чтобы скорбящие видели спокойную бледность, а не следы болезни и агонии. Мои глаза закрыты, губы едва тронуты перламутром, на тонкой шее ожерелье с россыпью прозрачных камней. Тусклых в полумраке. В ладонях, прижатых к груди, букет горных цветов.
– Знаю, на равнине хоронят иначе, – тихо говорит Наилий, подходя ко мне и вставая рядом, – а когда в горах теряют любимых женщин, мы забираемся к самой вершине, туда, где не тают снега, и на камнях цветут эдельвейсы. Эти мне привезли ночью. Будь церемония настоящей, рвал бы их сам.
В голосе лед, китель застегнут под горло на все пуговицы, воротник настолько жесткий, что нельзя наклонить голову. От первых лучей светила вспыхивает золото на погонах, порывисто бросаюсь к генералу и обнимаю.
– Я живая, живая.
– Знаю, – глухо отвечает он и поднимает мою маску, впиваясь поцелуем. Долгим, глубоким. Есть что-то противоестественное в такой ласке над гробом с собственным телом, но мне плевать. Отвечаю на поцелуй, прислушиваясь к звону колокольчиков. Тихо, не идет никто.
Конец ознакомительного фрагмента.