Игры политиков
Шрифт:
Его речь представляла собой панегирик частной собственности и призыв к правительству всячески ее поощрять. «Лишь в святости частной собственности, — говорил он, — видим мы единственно прочное основание конституционного правительства в свободном обществе».
Связывая свободу с «децентрализацией власти», Голдуотер клеймил тех, «кто стремится прожить вашу жизнь за вас», как предшественников тех, кто «божественную волю» подменяет «земной властью». Нападая на Джонсона столь же яростно, сколь Рейган на Картера, он не удовлетворялся простой критикой деятельности оппонента. «Мы, республиканцы, видим не просто политические различия и отмечаем не просто политические просчеты. Эти последние мы рассматриваем как результат абсолютно превратного представления о человеке, его природе и его предназначении». То есть спор, по убеждению Голдуотера, имел мировоззренческий
В то время как Рейган призывал всех под свои национальные знамена, Голдуотер делал оговорки: «Всем, кто искренне готов присоединиться к нам, мы протягиваем руку. Но тех, кто к нашему делу равнодушен, мы в своих рядах не ожидаем видеть ни при каких обстоятельствах. И пусть наш республиканизм будет последователен и неколебим, так чтобы не могли его ослабить или размыть никакие бездумные и глупые ярлыки».
Ну и наконец, можно только поразиться сколь незабываемому, столь и самоубийственному заявлению, сделанному Голдуотером на съезде: «Экстремизм, направленный на защиту свободы, не является пороком. И позвольте мне также заметить, что умиротворение как инструмент достижения справедливости не является добродетелью». Одним-един-ственным жестом Барри Голдуотер вполне успешно лишил себя практически всяких шансов на избрание.
«Оба они, и Рейган, и Голдуотер, — отмечает историк Майкл Герсон, — воплощают дух Запада, но в отличие от чужака и диссидента Голдуотера Рейган был своим парнем. У одного был талант к откровенности, у другого, как бы сказать, талант быть счастливым. Ясно, кому достанется награда Америки. Голдуотер покорил партию. Рейган покорил страну, главным образом за счет того, что сумел сгладить острые углы 1964 года».
Голдуотер дорого заплатил за свое отступничество в нападках на своих же союзников-республиканцев, из которых никто не оценил его острый язык и сарказм. Губернатор Пенсильвании Уильям Скрэнтон, бросивший Голдуотеру запоздалый вызов за право представлять партию на президентских выборах, назвал философию выходца из Аризоны «безумной пестрой смесью абсурда и опасных взглядов», добавив, что Голдуотер «слишком легко предлагает ядерную войну как способ разрешения конфликта». Когда Нельсон Рокфеллер и другие попытались сгладить нанесенный ущерб призывом к формальному осуждению экстремизма, возникший в результате этого скандал среди делегатов стал настоящим телевизионным спектаклем, напугавшим всю Америку и возродившим мрачные воспоминания о фашистах-коричневорубашечниках (на съезде республиканцев эта инициатива не прошла, и ее в конце концов осуществили демократы).
Будущий президент Джордж Х.У. Буш в поминальном слове по несбывшемуся президентству Голдуотера, обнародованному в журнале «Нэшнл ревью», набросал необычный психологический портрет его сторонников. «Негативный образ» Голдуотера Буш объясняет тем, что он, как говорится, «немного чокнутый». «Колеблющегося избирателя, — пишет Буш, — запросто может прихватить какой-нибудь сильно нервный тип с антиджонсоновской брошюрой или подстрекательским памфлетом под мышкой. Колеблющийся избиратель не получит сколько-нибудь ясного представления о позиции Голдуотера, вместо него он получит какого-нибудь фанатика, готового растерзать Линдона. Голдуотер не хотел отменять социальное страхование, но некоторые из его наиболее решительных сторонников хотели. Он не хотел бомбить здание ООН, но они хотели. Они пропагандировали свои взгляды от имени Голдуотера и до смерти напугали рядового беспартийного совестливого обывателя».
В свое время поражение Голдуотера представлялось результатом экстремизма — как его собственного, так и — что отмечает Буш — его приверженцев. В большой степени это верно. Проголосуй Голдуотер за ратификацию Договора о запрещении ядерных испытаний и за Акт о гражданских правах, не рассуждай он публично о добровольной страховке и тактическом ядерном оружии, шансы его на избрание сделались бы гораздо выше.
Загнанный в угол собственными высказываниями, Голдуотер на протяжении всей кампании вынужден был защищаться от обвинений в экстремизме. По его собственным словам, «стратегию борьбы со мной построили на страхе, который я вызываю». Но это, как ни взгляни, его собственная вина. Если умение Рейгана непринужденно посмеяться над оппонентом оживило дух политического сезона 1980 года, то скрипучий стиль Голдуотера, его способность наживать врагов и, напротив, неспособность донести до рядового американца суть своих идей легли тяжелым бременем на всю его кампанию. Голдуотер проиграл, и проиграл тяжело, получив всего 27 миллионов голосов против 43, поданных за Джонсона. Но он сам выписал себе рецепт поражения.
Каковы же уроки кампании Барри Голдуотера? Один, разумеется, — стиль. Мрачная манера, агрессивный тон — возникало чувство, словно за каждым углом притаился враг, — сыграли свою роль. Особенно опасна такая манера для человека принципа, призывающего к тому же к радикальной смене курса: чтобы достигнуть успеха, идеолог должен быть гибче, нежели соглашатель, и мягче, нежели шарлатан. Лишь ценой концентрации всего политического мастерства он может выковать из последовательности победу.
Вместо того чтобы переступить через идеологию и взять на вооружение символы национальной гордости, да еще сдобрить их изрядной долей оптимизма, как это сделал Рейган, Голдуотер двигался узким коридором, оставаясь в четырех стенах собственной идеологии — и в конце концов так там и испустил политический дух.
ПРИМЕР ТРЕТИЙ – УСПЕХ
ЧЕРЧИЛЛЬ ВЫХОДИТ ИЗ «ПУСТЫНИ», ЧТОБЫ ВОЗГЛАВИТЬ БРИТАНИЮ В ЕЕ ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС
Больше тридцати лет пришлось ждать Уинстону Черчиллю, прежде чем мир упал к его ногам. Подобно Рейгану, он упрямо держался позиций, сформированных в годы изгнания. Мир сам пришел к нему. Правда, для этого понадобился определенный толчок.
Большинство биографов уделяют сравнительно мало внимания настойчивой борьбе Черчилля за власть после начала Второй мировой войны. В течение восьми месяцев мир лишь потешался, называя ее «игрушечной», ведь основные силы еще не вступили в сражение. Но Черчилль, в ту пору первый лорд адмиралтейства, был поглощен борьбой за пост премьер-министра. С редкой для политика, рвущегося к власти, энергией он рекрутировал силы поддержки, обращаясь к народу с зажигательными радиоречами, резко контрастировавшими с тусклым стилем высказываний тогдашнего усталого главы правительства Невилла Чемберлена.
Мобилизовав весь свой оптимизм, решимость, остроумие, бульдожий напор, Черчилль завоевал-таки наконец всенародную поддержку, которая ускользала от него на протяжении всей карьеры.
Без радио Черчилль, возможно, так и не стал бы премьер-министром. Голос, звучавший в английских домах — непринужденный и вместе с тем наставительный, вдохновлявший всех, чьих ушей он достигал, — вот что помогло ему достичь вершин. И именно радио позволило ему удержать на высоте английский дух и одержать победу в войне. Президент Кеннеди сказал как-то, что Черчилль «мобилизовал силы английского языка и послал их в бой». Пример Черчилля позволяет судить о той роли, которую играет в политике личность. Для того чтобы стать лидером, мало просто иметь позицию. Сегодня, когда об индивидуальности в политике говорят с таким пренебрежением, полезно оглянуться на глухие годы Второй мировой войны — станет понятно, какое значение имеет для исхода политического сражения характер, харизма или личность.
В десятилетия, предшествовавшие войне, Уинстон Черчилль казался большинству англичан живым анахронизмом, обломком имперских времен, империалистом, правда, без уничижительного оттенка, который это слово приобрело впоследствии.
Впервые Черчилль ворвался на английскую политическую сцену в 1901 году с подборкой газетных публикаций, живописующих его героическое избавление из лап противника во время англо-бурской войны. Стремительный юноша, он начал путь наверх.
Вскоре после начала Первой мировой войны Черчилль был назначен на престижный пост первого лорда адмиралтейства, где традиционно сосредоточивается военная власть. Потрясенный бессмысленной бойней на французском театре военных действий, где люди гибли сотнями тысяч за какие-то несколько квадратных ярдов территории, Черчилль инициировал глубокий фланговый обход окруженных войск и наступление на противника в Южной Европе со стороны Дарданелл.
План был одобрен, но разрешился катастрофой, в которой Черчилль был повинен лишь отчасти. Потеряв почти триста тысяч убитыми, англичане и их союзники вынуждены были расстаться с надеждой оседлать Дарданеллы.
Всю ответственность Черчилль принял на себя. «Во всем, что было сделано не так, виноват я, — заявил он. — Я сделал, что мог». Британские политики немедленно потребовали его скальп. После позорного увольнения жена Черчилля опасалась, что «он умрет от горя».
Черчилль выжил, но его политической карьере, казалось, пришел конец, тем более что приступ аппендицита не позволил ему принять участие в выборах 1922 года, и он потерял место в парламенте. «Ничего не осталось, — простонал он, — ни кабинета, ни места на парламентской скамье, ни партии, ни даже аппендикса».