Игры с призраком. Кон третий.
Шрифт:
Не искупить ему этого, как не забыть, как слепоты своей не оправдать.
И куда собралась Анжина? Хорошо бы к Лацису, но что-то внутри говорит, что к общему знакомому она не полетит. Общий, а женщина ничего общего с мужем иметь не желает. И это понятно, наверное, правильно, но… больно, слишком больно.
Крис, прослушав сообщение, развернулся к королю и хмуро бросил:
— Она собралась на Лефевр.
Ричард грохнул кулаком по стене у окна с досады и беспокойства: ну почему тебе не сидится спокойно?!
— Не удивила, — хмыкнул Пит.
Короля развернуло к нему: чему ты радуешься?!
— Почему Лефевр, а, Рич? — посмотрел на него Крис. Мужчина лишь волосами тряхнул, понимая, но, не желая принимать. Хотелось ринуться за ней… но нельзя, не время. Это тоже четко понимал, но не знал, как сдержать себя.
— Людей вышли. Пусть фрахтуют и летят следом.
— Ага. Интересно, как они ее там негласно смогут охранять?
— А мне плевать, как! — рявкнул выходя из себя. — И займись расследованием исчезновения Косты. Найди его!
— Скорей всего, его уже нет в живых.
— А ты поищи. И найди!
Глава 21
Анжину била лихорадка.
В тесной каюте на троих, больше похожей на камеру, было душно. Комфортом для обслуги не озаботились, поэтому вентиляция не работала, впрочем, и вряд ли была в этом «каземате». Но ерунда, главное женщина летит, куда хотела и за перелет успеет заработать на высадку на Лефевр, что стоила немало, учитывая, что платформу нужно готовить для нее одной. Корабль шел дальше, и пассажиров до Лефевра больше не было.
Хорошо, что кухонной рабочей устроилась. Хорошо, что вообще взяли. Отработает, ничего, а может и чуть больше заработает, на какую-нибудь безделушку, которую сможет потом, уже на месте, обменять на коня. Только быстрей бы прилететь.
В бреду лихорадки она улыбалась, видя перед собой Кирилла, и точно знала — он свободен, он улетит на Энту, у него все сложиться и будет хорошо.
И плакала, видя Ричарда. Она безумно скучала по нему, тревожилась, хоть и знала точно, с ним тоже все было хорошо. "Это любовь и эгоистичное желание, чтобы ты рядом был, меня крутят. Это пройдет. Все верно сделано. Все будет хорошо".
"Почему Лефевр?" — казалось ей, спрашивал он.
"Ты знаешь", — шептала, уверенная, что он-то понимает, почему.
Потому что пришло время либо выжить, либо умереть, но выжить она сможет только там, потому что в том есть смысл, и умереть достойно тоже сможет только на Лефевре. Замечательная традиция, смыл жизни воинов — умереть в бою, было единственно привлекательной для нее смертью. Хуже нет умирать, обременяя собой, лежа в постели, слабой, ни на что не годной. Возможно, все утряслось и тихо на заставах и по украинам. И хорошо. Значит, будет дозорить с остальными гриднями.
Значит, будет жить бережа жизнь рода.
До высадки добрела через туман и бред лихорадки. Он казался бесконечным и не отпускал ни на кухне, ни в каюте, как и жар. Постоянная духота. От которой некуда было деться. Анжина уже не отличала реальность от ирреальности, когда венткок вложил ей в руку золотую монету — заслуженную плату и отправил к платформе.
— Тридцать две минуты до отстыковки. Успеешь?
Анжина кивнула, слабо соображая.
И опять в удушающем мареве, как в тумане — до каюты, чтобы взять главное — меч, и к платформе, путаясь в переходах.
Успела. Ступила в узкий бокс, в котором только стоять, а если сидеть, то прижав колени к груди, и он тут же сомкнул створки, загудев поехал вниз. Тряхнуло, что-то хлопнуло. Замигали кнопки и, специальный дым наполнил пространство, задерживая кислород.
Опять тряхнуло и капсулу затрясло, как Анжину в лихорадке, понесло вниз. К планете.
Посадку не помнила. Капсула вошла в землю и выплюнула пассажирку, зашипела сжимаясь, съеживаясь и распалась, покрывая густым дымом траву, которую смяла.
Воздух был чистым и прозрачным, прохладным и пьянящим, наполненным запахом трав.
Женщина открыла глаза и уставилась в безбрежное голубое небо. Ей еще не верилось, что она на месте, что месяц в дурмане и тумане канул и этот удивительный воздух, знакомый и такой манящий — явь. Что трава под рукой, трава высокая. Звенящая под лаской ветра — не сниться, что небо не мираж.
Анжина лежала и слушала как шумит трава, заливается птица где-то вдали, поблизости стрекочет кто-то в зарослях и вдруг увидела орлана. Птица парила в небе широко раскинув свои мощные крылья и женщина засмеялась: "здравствуй, знакомец!"
— Эй! — выдала хрипло, протянув к нему руку.
Восторг наполнил душу, изматывающие признаки лихорадки размыло как тени. Женщина поднялась. Застыла, покачиваясь от слабости, оглядывала просторы поля, островки леса вокруг и закричала в небо птице:
— Здрав будь, славный сын славного рода!!! На многие лета и зимы!! Здрав будь гордый гридень небесный!!
И засмеялась, чувствуя себя пьяной от счастья.
Она добралась! Она вернулась!!!
Хотелось не только кричать — хотелось скакать, обнимать траву и землю, деревья, ласково шумящие неподалеку и словно разделяющие ее радость, приветствующие ее. Она отвесила им поклон до земли и головой качнула: спятила. Но как же это здорово!! Пусть безумна, но здесь, в этом вольном краю, наполняющим радостью до краев только тем. Что он есть!
— Как же ты прекрасная, земля мирянская! Века и века тебе лада и мира, наряда и прави!! Живи воля земли свободной, великих родов приют славный!!
Птица заверещала в небе, то ли соглашаясь, то ли отвечая и, добавляя от себя и, продолжала облет своей территории.
Анжина засмеялась и рванула ворот куртки, отдирая клепки, и расставила руки, чтобы ветер остудил грудь, смыл остатки изматывающего жара. Пусть все плохое канет. Нет у нее больше лихорадки, нет слабости. Не место им на этих просторах, а значит и в ней.