Игуана
Шрифт:
Разговоры за чаем, выставленным питерским чиновником, едущим из Пскова в Окуловку по коммерческим делам, шел вокруг окуловских старожилов. Тут-то и возникла фигура некоего мужика, который, якобы, в Окуловке в последние дни шибко деньгами швырял. Фамилия его не называлась, говорили, что ранее он служил в Пскове по «монастырской части'…
– Уж не о Михайлове ли речь? – обрадовался Климентьев.
Московская таможня. «Есть сигнал»
Воскресенье обещало быть дождливым. Небо было серым от низко летящих туч, в воздухе носились микрокапли воды, время от времени залетая в комнату небольшой двухкомнатной квартиркой на Таллиннской, словно сообщая, и даже предупреждая, – не улицу не суйся, пакостная погодка-то, между прочим.
Полковник Патрикеев такие намеки не признавал. С утра встал по будильнику, как вставал многие десятилетия подряд каждый день, и в будни, и в праздники. Исключения делал дважды в году – две недели чистого отдыха с женой в санатории под Москвой и в праздник святой для каждого русского – на Пасху.
А и было то обычное сентябрьское воскресенье. С чего бы исключения делать. Будни – служба на пользу Отечеству и для заработка на хлеб семье. А уж суббота-воскресенье дни» святые для творческой работы…
Патрикеев ещё раз перечитал написанные вчера, в субботу страницы. Он пытался проверить версию московского, математика Анатолия Фоменко, утверждавшего, что Ярослав, отец Александра Невского, Иван Калита и хан Батый-одно и то же лицо. На первый взгляд парадоксальная гипотеза, опробованная на материалах археологических и этнографических экспедиций, в ряде которых принимал участие и сам Патрикеев, ещё в молодости, до перехода на работу в генпрокуратуру, давала многообещающие перспективы.
… Время за работой идет всегда быстро. Оглянуться не успел, а уж Лариса вкатила в кабинет историка столик на колесах: чашка дымящегося кофе по-турецки и горячие тосты с сыром и помидором выглядели весьма аппетитно.
– Кофе по-турецки.., турки, нападавшие на Русь, татары.., ты знаешь, – похрустывая тостом спросил полковник у жены, также по первой профессии бывшей историком, – а можно найти в сравнении археологических находок разных времен и народов подтверждение версии Фоменко!
… Очередную главу книги о Древней Руси он закончил ровно без десяти минут час. Успел переодеться в «лесную форму» – кроссовки, непромокаемая куртка, выглянул в окно, – дождя не было,… Резиновые сапоги уж больно не хотелось обувать. Он любил совмещать охоту на грибы с спортивной пробежкой, а в таком комбинированном отдыхе сапоги только помеха.
Без одной минуты час он был на останове. В час ноль одна минута точно по расписанию подошел автобус на «Троице-Лыково». Он вскочил в него, и через 8 минут был на окраине небольшого лесочка, примыкавшего к московскому району Строгино.
И сразу же нырнул в лесную чащобу.
Правда, первый гриб обнаружил спрятавшимся под зеленым замшелым пнем лишь спустя минут сорок.
Он давно заметил – лесок этот коварен. Минут 30-40, а то и час водит лесной лешак по чащобе, не дает грибам высовываться. Но свое лукошко он Патрикееву всегда дает собрать.
В основном шли моховики, – с коричневыми шляпками, зеленым ноздреватым подбрюшьем, с прилипшими к головке сосновыми иголками, листьями. Вообще листвы за неделю напало… Коричневые от старости кленовые разлапистые листья сбивали с толку, заманивали своей похожестью на шляпки грибов.
Время от времени попадались черноголовые подберезовики, – как и их собраться по классу – красноголовые, они были крепенькие, с плотной коренастой ножкой и плотненькой шапкой, брать их было одно удовольствие.
Один из грибков оказался весь облеплен лесными пиявками – улитками.
– Ишь, присосались к телу рабочего класса, – повторил шутливо Егор распространенную в годы советской власти приговорочку. – Самостоятельно надо жить, – наставительно рекомендовал он улиткам, отковыривая их плотные, мускулистые тельца от коричневой, немного уже обгрызенной ими шляпки гриба.
– Лишь бы присосаться.., – ворчал он, укладывая очередной грибок в туесок, привезенный из Новгорода.
– Липкие, как игуаны…
Игуан он, впрочем, никогда в руках не тискал. Так, к слову сказал. Но услужливая ассоциативная память тут же предложила цепочку:
Улитка – игуана – Игуана…
Игуана – таинственная женщина, руководившая крупным криминальным бизнесом антиквариатом и произведениями искусства, оставалась для него загадкой.
Задержанные по подозрению в провозе контрабанды, хищений картин из музеев, ограблениях квартир коллекционеров, дружно показывали, что задания они получали от некоей женщины, которую негласно в криминальном мире все звали Игуаной.
Но самое удивительное, – за год охоты на Игуану, Патрикеев так ни разу и не встретился с человеком, который видел бы её воочию, говорил бы с нею с глазу на глаз. Все получали подробные инструкции по телефону. – Но если вы её не видели, почему утверждаете вообще, что ЭТО – женщина? – раздраженно спрашивал Патрикеев очередного задержанного.
– Ну как,… гражданин следователь… Как же иначе? Голос вроде был женский.
Все уверенно повторяли: голос женский. Или, на худой конец, «вроде бы женский».
И лишь один старый вор-рецидивист (что уже было в «деле Игуаны» редкостью, она предпочитала нанимать и исполнителей ограблений, и киллеров из числа новичков, непрофессионалов) сомнительно покачал лысой головой, поскреб плотно покрытой татуировкой пятерней много раз травмированный и потому постоянно стывший и чесавшийся затылок и на вопрос Патрикеева вдруг ответил:
– А ведь Вы правы, начальник. С чего это я решил, что Игуана-баба? Может, и вовсе мужик… Я не видал. Только голос. Но голос, как бы это точнее сказать, похож на измененный.